РОМАНТИК. Из заметок "Вы старше моего папы и чуть моложе моего дедушки"

ЖИВУТ ДРУЖНО?

Кстати, девушки, как та, о которой вы читали (см. ниже заметку НЕНОРМАЛЬНАЯ), не остаются в друзьях после ухода. Это невозможно. С ними расстаются навсегда. Даже, если кто-то из двоих и хочет иного. У Ремарка в «Триумфальной арке» об этом:

«Нет, – быстро сказал он. – Только не это. Остаться друзьями? Развести маленький огородик на остывшей лаве угасших чувств? Нет, это не для нас с тобой. Так бывает только после маленьких интрижек, да и то получается довольно фальшиво. Любовь не пятнают дружбой. Конец есть конец».

В своих заметках "Лукавство женской наивности" я подробно остановился на вопросе о дружбе между мужчиной и женщиной, полистайте, а пока идем дальше. Это уже потом, по прошествии года-двух после расставания, переживаний, иногда больше, наш полувековой романтик понимает, что Господь спас его, не связав их одной судьбою с той необыкновенной. Потому что «он был старше ее, она...» И рано или поздно разница в возрасте дала бы о себе знать. (Возможно, желая оправдаться, просто лукавит).

Конечно, и вы можете привести множество примеров браков, когда муж много старше жены, и живут они дружно. И что? Сдается мне, возможно, они и счастливы – но иначе. Так, как счастливы многие, живущие долго в браке. Счастливы по привычке. Хотя дело, наверное, все-таки не только в разнице в возрасте. Просто взрослый мужчина, если был женат, уж точно знает, что его ожидает в браке, и находит для себя оправдание, чтобы там не оказаться снова. Почему? Почитайте «Реквием» Леонида Каганова. Об этом. Очень ярко! Раньше, в первых версиях своих заметок я оставлял ссылку на этот рассказ, но потом понял, что мало кто переходит по ней. Поэтому с любезного разрешения автора я публикую этот рассказ здесь полностью. Не поленитесь. И внимательно читайте последний абзац.

РЕКВИЕМ

«Она умерла. Я не знаю, как сейчас об этом писать, я не могу об этом писать. Я пытаюсь делить Вселенную на ноль. Я пытаюсь делить на ноль себя, Москву и эту осень – разум выдает ошибку как последний калькулятор.

Она умерла. Это невозможно понять. На ноль делить нельзя – я помню это из школьных уроков, но не помню почему. Кажется, результатом будет бесконечность. Бесконечность не помещается в голове, с раннего детства я пытался представить бесконечное пространство космоса, но не мог. С годами я привык, что это так. Просто поверил, что космос бесконечен, потому что больше не во что было верить. Человек всегда может привыкнуть к тому, что не может представить.

Она умерла. Круглосуточная морзянка. У – мер – ла. У!мер!ла! У – мер – ла. Три точки, три тире, три точки – бьются сигналом бедствия, чуть затихая во время сна, работы и общения с друзьями.

Она умерла. Мы познакомились с ней случайно, хотя вскоре выяснили, что не могло быть иначе – мы давно ходили по одним и тем же улицам и друзья наших друзей были знакомы. Я предложил послушать плеер и протянул ей один наушник. Мы слушали музыку и я смотрел в ее глаза – я знал, что так рождается любовь. Она смотрела в мои глаза – она тоже это знала, как выяснилось позже. Я влюбился с первого взгляда, я знал, что такой девушки не могло появиться на Земле, это невероятная ошибка. Она ответила не сразу – женские чувства более инертны, мне пришлось доказывать, что я именно тот, кого она ждет – не такой как все, талантливый, веселый. Зато потом мы уже не расставались до самого конца. По всем законам логики и эстетики я должен был погибнуть вместе с ней, но почему-то я остался жить.

Она умерла. Наша любовь была такой же безграничной и неповторимой, такой же неслыханной и неземной, какой бывает каждая неповторимая любовь. Мы гуляли по улицам, переплетая пальцы рук. Мы целовались на эскалаторах, которые казались возмутительно быстрыми и короткими. Мы переписывались по интернету, потому что нам не хватало встреч. Мы писали друг другу стихи – это были самые лучшие стихи в мире. Мы искали на ветке сирени цветки с пятью лепестками и съедали их, загадывая желания. И желания всегда сбывались.

Она умерла. Мы не представляли себя друг без друга и расставание на неделю казалось невозможным. У нее было слабое сердце, и она бы, наверно, умерла от горя, если бы некий оракул ей предсказал, что пройдет всего несколько лет и я буду жить с другой женщиной. А разве сам бы я в это поверил? Но разве у меня был выход? Я знаю, что она меня простила. Ведь и я бы не желал, чтобы она оставалась всю жизнь одна после моей смерти. Но сам я не могу себе этого простить.

Она умерла. Удивительно, но мы никогда не ссорились. Как мы могли ссориться, если у нас полностью совпадали и вкусы и привычки? Мы понимали друг друга с полуслова и веселили знакомых, если, не сговариваясь, хором отвечали на вопросы. У нас были свои тайны и ритуалы, свой язык. Конечно, мы называли друг друга уменьшительными названиями зверюшек. Мы были очень породистыми зверюшками, не какими-нибудь «рыбками», «котиками», «зайчиками» или совсем безыдейными «малышами».

Она умерла. У нее были удивительно пышные волосы почти метровой длины – к ней подходили на улицах парикмахерши, уговаривали срезать и продать. Когда волосы запутывались, я часами их распутывал, боясь порвать хоть один волосок – это занятие нам очень нравилось. У нее были стильные клёши и хипповские фенечки на руках. Мы объехали автостопом всю Европу. Мы пили абсент в Праге и курили марихуану в Амстердаме. Мы ночевали в нашей маленькой палатке, залезая в один спальник на обочинах немецких автобанов и французских железных дорог. Мы слышали крики сов в польской дубраве и боялись утреннего комбайна на австрийском кукурузном поле.

Мы искренне верили, что так будет всегда. Женщине, с которой я сейчас живу, нельзя рассказывать об этом – она лишь удивленно поднимет брови: а как вы жили без удобств? Она, в общем, неплохая женщина, она довольна своей жизнью с перспективным журналистом, хотя и не интересуется моей работой. Она читает журналы мод, мечтает водить собственную иномарку и летать зимой с каким-нибудь мужчиной на Канары – например со мной.

Она умерла. До последнего мига она так и не узнала, что умирает. Я не знаю, когда это произошло, не знаю даже, где похоронено ее тело. Я знаю одно – мать вашу, та женщина, с которой я живу, никогда не сможет мне ее заменить, пусть даже она похожа чертами лица, пусть у нее такое же имя, фамилия и номер паспорта...» [8]

РОМАНТИК

Грустно? Но ведь многие так и живут. Вместе, но чужие. И наш герой знает это. Однако, печальный опыт ничему не учит, и он опять открыт к новым отношениям, и снова знакомится с девушками, встречаясь и расставаясь с ними. «Мудрость не всегда приходит с возрастом. Бывает, что возраст приходит один» [9] – это о нем, познавшим весеннюю влюбленность в осенний период своей жизни. Но не торопитесь называть его бабником. Просто он, как говорил Тиль Уленшпигель, «натура ищущая». И ищет он уже не только секс, что естественно (если отбросить ханжество), но теперь еще и те ощущения, которая подарила ему та, с которой он чувствовал себя молодым, любимым и счастливым.

Ищет, чтобы однажды умереть от любви. А когда тебе за сорок-пятьдесят – это может быть и не метафорой. Но ведь ищет же. Романтик, едрёнать! Не помню, кто-то верно заметил – «Любовь – это неминуемое несчастье. Которое хочется испытать снова и снова». Кстати, когда приходит такое несчастье, мужчины нередко плачут – в такие моменты это позволительно. Я думаю, им можно плакать в трех случаях: когда уходит родной человек, когда уходят близкие друзья, и когда уходит любимая девушка, т.е. когда тебя покидают лучшие. И в этом нет слабости, и слез этих не надо стыдиться. В них недосказанная любовь к тем, кого уже нет. В них – благодарность за то, что они были рядом. В их слезах столько щемящей боли и удивительной нежности, что это невозможно выразить словами, потому что слов таких для мужчин еще не придумали. Именно поэтому мужчины и плачут молча, без слов.

(с) Владимир