Семь минут.

Не помню тот день точно, не помню, как он начался. Помню только, что в
тот день было очень жарко, очень.
Солнце поднималось над горами, освещая кровавыми лучами взлетную полосу
со стоящими на ней вертолетами. На войне в принципе все становятся
суеверными, вот и сейчас летчики, выходя из модулей комендатуры, с опаской
смотрели на кровавый лик солнца.
Они все были молоды. Среди летного состава было заведено правило, не
носить знаки отличия. Вот и сейчас, смотря на эти молодые, мужественные лица
разной возрастной категории, невозможно было определить кто какого звания.
Мимо нас прошел экипаж 586 борта. Оба высокие, широкоплечие, с худыми
лицами и веселыми улыбками - это командир борта и правый летчик. А вот
вместе с ними идет с красными от вчерашнего перепоя глазами и обвисшим
лицом, с начинающим появляться брюшком мужик, в летном комбезе - это
бортовой техник. Летчики в разгрузках и с АКСу на плече, а бортач вообще не
вооружен, а зачем? Каждый из них верит, что ничего страшного с ним и
вертолетом не случится. Так думают они все, нет, не думают, а надеются и
этой надеждой загоняют страх вовнутрь. Загоняют страх перед самым своим
любимым делом - летать.
Идет уже неизвестно какой год войны. Правда, войну жополизы из штаба
называют контр террористической операцией, а нас федеральными войсками.
Красивые, но пустые слова. Вот на ПХД стоит грязненький, что видно только
глаза и зубы, жалкий, голодный со вчерашним подбитым дембелями глазом
"мобутеец", который с опаской смотрит в нашу сторону. Вот он - представитель
федеральных войск объединенной группировки по восстановлению
конституционного строя Российской Федерации в Чеченской республики. А? Как
звучит? Звучит гордо. Только вот солдатику на это наплевать, лично он не
понимает, что он тут делает, и ради чего ему все эти муки и пытки. Ответ
знает каждый, только что толку.
Вот и летчики, идущие бодро по вытоптанной сотнями военных тропинке,
думают так же. Они думают о семьях, женах, детях, а еще о том, как им выбить
из родного государства кровно заработанные деньги. Те гроши, ради которых
они прибыли сюда, на войну.
Мы тоже думаем о родителях, друзьях и подругах что остались на большой
земле. Мы это группа огневой поддержки поисково-спасательной службы.
- Итак, ребятки готовность номер два, - говорит забежавший к нам
начальник.
Мы и так это знаем, каждое утро, когда вертолетный полк начинает
полеты, мы сидим по второй готовности. Нас пятеро, мы крепкие, мы взрослые,
мы опытные, мы ДЕСАНТНИКИ, 56-го десантно-штурмового полка, поэтому нам по
колено горы и моря.
- Эй! парни, - это наш "старшой" к нам обращается, - экипируемся!
"Да мы и без тебя знаем", - думают многие. Итак, разгрузка, она у меня
одна такая, я ее сам сшил. Вообще мы все тут пулеметчики, у нас три РПК-47,
калибра 7,62 и два ПКМа того же калибра. Вот у меня как раз тяжеленький,
большой, а от того и кажущийся таким надежным ПКМ. Так вот в разгрузке у
меня три ленты по 250 патронов, да в стволе короб на 250. Парни часто шутят
надо мной, мол, хожу как новогодняя елка, увешанная игрушками. Это потому
что у меня еще с собой дымы разных цветов, плюс "осветилки".
Мне нравится смотреть на суету нашей группы. Мне нравится, как пацаны
достают стволы, на всякий случай заранее расписываются в получении. У нас в
принципе каждый решает, сколько БК с собой брать. Но мы расслабленные,
поэтому берем минимум. Только я тащу на себе эту ношу. Почему? Да потому что
наконечники патронов, что висят у меня на груди, мне уже давно продырявили
разгрузку, и если их повытаскивать, то она порвется. А мне лень зашивать,
вот и таскаю с собой больше всех, чтобы дырки заполнить блестящими
наконечниками, торчащими из дырок.
Короче мы уже экипировались, вышли на улицу, и кто чем начал
заниматься. Наш "старшой" Ванек из-за своей оригинальной фамилии Субботин,
был прозван "выходным". Он как обычно воткнул наушники плеера в уши и
отключается от внешнего мира. "Беркут" - Сашка, прозван так из-за позывного,
который ему дали, когда он в РДРе служил. Есть у нас еще один Сашка -
"Ротный". Это потому что он постоянно песенку напевал: "Ротный объявляет
прыжки". Они вдвоем решили "пофазить" (по нашему спать, или находиться в
состоянии противофазы), это можно, это негласно разрешено. Только "фазить"
нужно в экипировке и обутыми. В состоянии готовности к любым
неожиданностям.
А мы со втором ПКМщиков "Бородой" (Фамилия у него Бородушников),
говорим о доме.
- Я однажды с такой самочкой познакомился, - говорит Борода, - тебе
такие, даже не снятся. - со значением говорит он.
Я смеюсь, киваю, но не верю ему. Каждый из нас что-нибудь привирает в
рассказах о женщинах. Это нормально.
Короче было обыкновенное утро, каких полно на этой проклятой, политой
кровью земле. Обыкновенное, спокойное. Вот и мы сейчас в экипировке посидим,
да и спать пойдем, воткнемся носами в "противофазу", когда хоть на мгновение
все по барабану. А когда закончатся полеты, так вообще "делай, что хочешь".
Так всем кажется, но, что можно делать, то просто продолжать "фазить" в
палатке, но раздетым.
- Мужики подъем! - до меня это доносится издалека, если бы не тычок в
бок, я бы и не понял кому говорят, видно задремал под солнышком потому меня
так толкают.
- Что такое? - спрашивает Выходной, прибежавшего, запыхавшего
начальника.
- Дуйте на 566, давайте побыстрее - это номер борта на котором вас
ждут.
Ну, бежать мы, конечно, не будем, знаем мы, как все это делается:
сначала бегом на борт, потом вылета ждешь полчаса, потом столько же ждать
начальника и остальных спасателей. Потом, как обычно, вылет отменяется, и мы
спокойно идем обратно. Бывали, конечно же, и срочные вылеты, и не один.
Однако запомнилось только два, первый это когда в Аргуне, на таком срочном
вылете Ми-24 "чехи" сбили, а вторая вертушка "восьмерка" в Терек упала.
Пулемет на плечо и вперед.
- Помню, один раз так напился дома, - начинает свои, уже по сто раз
рассказанные, байки Борода. Это правильно, нельзя думать о плохом, а то беду
накличешь. В этой разгрузке я как в печке, хоть она и надета только на
камуфлированную футболку, а на башке только НАТОвская кепка, я все равно
весь мокрый.
- На этот раз что-то действительно случилось, - говорит "старшой"
обернувшись назад.
Я тоже обернулся. Вся спасательная команда, всего четыре офицера, в
полной экипировке, разве что как и мы без бронежилетов, бежала по взлетке.
- К борту, бегом марш, - скомандовал Выходной.

Вот мы и в воздухе. Я люблю летать. Особенно на сверхмалых высотах.
Когда вертолет идет на снижение, аж в где-то яйцах возникает знакомый
каждому холодок, и кажется, что они в глотку уходят. Это действительно кайф.
Его мало кто понимает, или понимают все, но не признаются и не обсуждают.
Пулемет зажат между колен. Куда летим не знаю, смотрю как наш начальник
со старшим о чем-то переговариваются. Они-то друг друга слышат, у них на
башках шлемофоны, а вот нам туго. Ничего не слышно. Слишком уж вертолет
шумит.
- Короче так! - кричит мне в ухо старшой, - в Ингушетии наша вертушка
упала:
- Сама?! - переспрашиваю я.
- Пока неизвестно!
Вот так всегда, куда летишь, зачем? Непонятно. Ингушетия она-то
большая. А почему старшой только мне сказал? Оказал начальское доверие? Я
старше всех по призыву, да и выпрыгивать мне с Бородой первыми. Мы первыми
обеспечиваем прикрытие спасателей из вертушки на местности.
Летим низко. Я смотрю в иллюминатор, красиво. Начинающий золотится лес,
речка, высоковольтки, через них перескакиваем набрав высоту, потом опять
лес, холм, лес, и опять высоковольтки. Смотрю чуть выше - наша "крыша"
показалась. Это два боевых вертолета Ми-24, или как их называют "мобутовцы"
"Крокодилы". За это можно схлопотать по морде от пилота.
Ко мне опять подходит "старшой", предать, что начальнику по рации дали
новые сведения.
- Вертушку сбили! Из ПЗРК.
У меня аж вспотели ладони. Нет, я не испугался, в принципе мы все
морально настроены на то, что и для нас, в конечном счете, всегда есть место
на кладбище на просторах нашей необъятной Родины. Однако все равно об этом
думать неприятно.
- Летим в Галашки! - продолжает "старшой", - нужно забрать летунов.
- Да им крышка! - кричу я, - Сто пудов крышка!
В этот момент к нам подскочил начальник спасателей.
- Еще одну вертушку сбили! - кричит он.
- Где?! - не понял Выходной.
- Там же!
- Да что там происходит?! - встрял в разговор Борода, который сидел
рядом со мной и внимательно слушал.
- Парни, - кричит начальник, - мы уже почти прилетели. Только что
поступил приказ возвращаться, мол, зона опасная. Вы как?
Нельзя сказать, что мы прямо такие герои. И что, как в фильмах, когда
говорили: "задание добровольное, кто согласен шаг вперед!" - и вся шеренга
разом делала этот смертельно опасный шаг, или говорили, "Есть такая
профессия Родину защищать!", или такие душераздирающие призывы, как: "За
родину!", и еще, какого ни будь другого, патриотического бреда у нас в
головах не было. Однако мы решили не возвращаться.

А вот и Галашки. Одна из вертушек упала прямо на окраине горного аула.
Пожара вроде нет. Бедный "Крокодил" заломило на бок.
По улицам прыгают трассирующие пули. Дым. Слышны выстрелы очередями.
Какой-то парень в общевойсковом камуфляже машет нам обеими руками. Рядом с
ним пробегают трое с автоматами, и стреляют куда-то в огороды соседнего
дома.
Посреди дороги лежит, как бревно, еще один в зеленом камуфляже и
оружием в руках, только он, похоже, убит.
- Да там че? Бой!? Мать его так!!! - кричит Беркут, поудобнее
перехватив РПК.
- Мы сядем за селом! - кричит "старшой", - в лес. Тогда сможем
незаметно прокрасться до вертушки.
Спасатели приготовили двое носилок. Лица серьезные, видно, что тоже
боятся. А страх он всегда сидит рядом с нами. Он обнимает нас за плечи.
Подбадривающе, по свойски, похлопывает по спине. И шепчет в ухо: "Скоро ты
так же ляжешь рядом с тем парнем на дороге".

- Готов?! - кричит в ухо старшой, его рука у меня на плече, а я сам уже
высунулся в дверь, и как только шасси коснется земли, я выпрыгну.
Я киваю и складываю пальцы в кольцо, "мол, все окей"!
Шасси коснулись земли. Прыжок. Пулемет в потной руке, снят с
предохранителя. Кругом стеной лес. Упал на траву. Занял позицию. Готов.
Вся группа занимает круговую оборону, не перекрывая друг другу сектора
обстрела. Потом должны выпрыгивать спасатели. Но:
"Это кто такие"?- Я не успел подумать, но мгновенно взял на прицел
выбегающих из леса парней. Они были в синей форме и с короткими автоматами в
руках. Рука сама передернула затвор.
"Пока никто не стреляет. Блядь! Это КТО? мать их!" думаю я, лежа в
невысокой траве, наблюдая как люди в милицейской форме, друг за другом
выпрыгивают из леса. Мой палец нервно стучит по спусковому крючку. Еще
секунда и я уложу всю эту компанию одной очередью.
- Не стреляйте! - кричат милиционеры, подбегая к нам все ближе.
- Не стрелять! - дублирует команду "старшой".
"Хорошо", - думаю я, не убирая пальца с курка: "Только попробуйте не
так пикнуть, я в вас весь короб всажу".
И в этот момент что-то случилось: все завертелось, засверкало,
закрутилось, воздух наполнился невидимыми стрелами, которые с чириканьем
птиц носились по площадке. Милиционеры, вскидывая вверх руки падали, с
застывшими, как у рыб, ртами. Кто-то упал, держась за бедро, однако не
кричал, а очумело крутил башкой. Вижу перекошенные ужасом глаза ротного.
Мой пулемет сам, как живой начал дергаться в руках, унося в лес
бронебойно-зажигательные пули. Рядом заработал РПК Выходного, его трассеры,
врезаясь в деревья, начинали прыгать между стволами, или "шить" насквозь.
Милиция, кто сидя, кто лежа, тоже беспорядочно открыла огонь. Они били
наугад. Главное что не в нашу стороны. Значит наши.
Я обернулся. Наш родной борт, с бравой надписью на боку "Братишка",
резко уходил вверх. Даже глянув мельком было видно, что все пули, летящие
мимо нас, попали в него.
- Выходной! - кричит Беркут начальнику - Надо уходить с площадки!
Дельная мысль. Я показываю Бороде, параллельно земле руку, а "старшому"
большой палец, и указательный в сторону леса: "Мол, уходите, мы с Бородой
прикроем!".
Вы стреляли когда-нибудь на ходу, согнувшись в три погибели из пулемета
ПКМ? Если да, то вы можете понять как это тяжело. Девять килограмм железа
поднятого на вытянутых руках, прыгающий, как припадочный, плюющийся огнем с
немыслимой скоростью. Однако, я даже этого не чувствовал. Напротив, когда я
начал бег, я думал, что я уже никогда не остановлюсь.
С площадки мы с Бородой уходили последними. Милиционеры и наши заняли в
лесу круговую оборону. Откуда били чеченцы было непонятно. Однако наши
стволы не замолкали, ведя беспорядочную пальбу.
- Выходной!, - кричу я, садясь на колено так, чтобы с двух сторон меня
прикрывали стволы деревьев, да и чтобы Бороде было удобно вытащить из-за
спины короб на 250 - он же гордый олень, не то что я, новогодняя елка,
дополнительный БК не взял. Я сам, срывая с груди одну из лент, все-таки
порвал карман. Да и хрен с ним! Может он уже и не понадобится.
Местные милиционеры, ругаясь, кто на родном, кто на русском языке,
продолжали поливать солнечный лес свинцовым дождем. Было слышно, как над
нами кружат вертушки и куда-то выпускают ракеты. "Старшой" перебежал ко мне.
- Если мы здесь останемся, - кричит ему Борода, - то нам хана! Мы когда
сюда летели, то я видел рядом еще одну площадку. Предлагаю, под прикрытием
дымов туда прорваться. Может там эвакуируемся?
Я киваю в знак согласия. В принципе я понимал, что по нам бьет не рота
боевиков, как я раньше думал, а три, максимум четыре стрелка. Так что
прорваться без потерь в принципе можно.

"И почему армия наградила меня этим тяжеленным пулеметом, а не легким
автоматом? И зачем я вообще в нее пошел!" - думаю я на бегу, перебегая от
дерева к дереву. Руки бросают в разные стороны дымы, мне кажется, что на
время у меня, как у индийской богини вдруг стало четыре. Колени и спина
согнуты, из приклада вытащил металлическую скобу для плеча. Армейские
ботинки "спецовки" (подарок 294 бригады специального назначения), мнут уже
опавшую листву. Сзади меня короткими перебежками бегут местные менты. Как и
договорились, я и Борода впереди, Беркут, Ротный и Выходной замыкают группу.
Мы единственные, у кого серьезное оружие. Вот мне что-то показалось слева -
что-то мелькнуло. Палец вдавил курок. Адреналин бьет в мозг. Рядом
просвистело, прогрохотало. Уже все открыли огонь. Кругом крики, стрельба,
кто-то ругается трехэтажным матом. Ах! Это я ругаюсь трехэтажным матом. Как
же страшно. Кругом летает смерть. Вот она просвистела рядом с носом и
ударилась в дерево. Хочется упасть, спрятаться, забиться в какую-нибудь щель
и пересидеть, перетерпеть, пока все не кончится. Мама, папа, сестра, брат,
увижу ли я вас снова когда-нибудь? Смерть кругом. Не останавливаться. Мы
ведь уже через это проходили в ДШР. Этот страх преодолим, главное вперед,
главное короткими перебежками, главное - главное в живых остаться! Добраться
до вертушки. От дерева к дереву, укрылся, дал короткую очередь. Как там
Борода? О! Рядом бежит, глаза огромные, рожа бледная. Грохот стрельбы. Вот
она площадка, а вот он борт с белой надписью "Братишка". Такой домашний,
родной. Сидит ждет. Ай, молодец!
Мне вдруг показалось, что если залезть в этот продырявленный со всех
сторон вертолет, то все, все страхи и весь этот бой кончится. Как в детстве.
Накрыл голову одеялом перед сном, и тебе ничего не страшно.

Мы летим. Только не так как раньше. Кругом стоны раненных. В вертолет
залезли все, кто смог вырваться из леса. Наша группа, Слава Богу, без единой
царапины. А вот милицию хорошо потрепало. Наши пулеметы выставлены в
иллюминаторы борта. Мы стреляем. Куда? Да черт его знает, где-то там враг. А
если честно, чтобы нервы успокоить. Как же страшно. Я смотрю на часы.
Смешно, на земле мы были меньше семи минут, а показалась вечность. В нос
бьет запах крови раненных. Да и я сам в ней.
- Сделаем остановку на Гизеле! - кричит начальник. Спасатели так и не
успели выпрыгнуть на ту площадку. Все это время они кружили над нами вместе
с "Крокодилами" и поддерживали нас огнем.

Я курю. Вообще, знаете, у нас курят все. Как-то в Хатунях я встретил
некурящего, решил с ним сфотографироваться на память. Так вот, я курю. Не
просто курю, а курю с наслаждением. С чувством, со смаком. Я курю с
у-д-о-в-о-л-ь-с-т-в-и-е-м. Я живой.
Я курю, сидя на еще зеленой траве. Рядом со мной наша группа. Сквозь
выпускаемый дым я разглядываю наш дырявый, в пробоинах борт. С большой белой
надписью "Братишка". Рядом с бортом скорая, грузят раненных, два милиционера
скончались по дороге. А в Галашках сейчас идет настоящий бой - с танками,
пехотой, артиллерией. Границу перешло 300 Гелаевцев - это чеченский
бандитский спецназ. Вот такая вот у нас встреча была со спецназом наших
врагов - профессиональных наемников.
Бортовой техник осматривает повреждения, а Беркут выбирает из борта
попавшие в него пули.
А я курю. Я курю с удовольствием, радуясь тому, что еще могу курить,
говорить, пить, ругаться и думать, а не как вот тот парень, которого за руки
и за ноги вытаскивают из вертушки, голова откинута назад, рот раскрыт. Ему
уже вряд ли придется закурить. Так что я лучше пока покурю и за себя и за
него.
- Бортач говорит, что, как только закончится разгрузка раненных, можно
лететь, - сообщает старшой.
- А на нем можно летать? - с сомнением в голосе спрашивает Беркут.
Выходной пожал плечами.
Задача была не выполнена, мы вообще-то должны были забрать тела
погибших летчиков, а вместо этого спасли девятнадцать жизней местным
милиционерам. Я затянулся и прикрыл рукой глаза.

Многие подходили посмотреть на наш расстрелянный борт "Братишка". А
заглядывая в самое чрево присвистывали, глядя на засохшую кровь и огромный
слой стрелянных гильз на полу вертушки и гору пустых пулеметных лент.
А почему не помыли борт и не собрали пустые ленты? Мы были не в
состоянии. Только приземлившись в Ханкале наша группа закрылась в вагончике
и не выходила от туда до вечера. Как гуляли летчики, я не знаю. Однако на
утро я точно понял. Что будет еще один день, а за ним еще один и еще один. И
никогда нельзя загадать, что тебе несет новый день. Будешь ты жить или
умрешь.
Вот так я и стоял на взлетке, радуясь новому кровавому восходу солнца,
которое на этот раз было полито не моей кровью.

П.С. Спустя почти год, уже будучи уволенным, я ехал в электричке. Мы
стояли в тамбуре с офицерами ФАПСИ, курили, смеялись, шутили, рассказывали
кто и где воевал. К нам подошла очень старенькая женщина и сказала, мол, из
нашего разговора она поняла, что я был Галашках. Показала мне фотографию
сына, и спросила не встречал ли я его там? Мол, он погиб там 27 сентября
2002 года. Что я мог сказать той старушке? Я посмотрел в окно едущей домой
электричке. Слава Богу, моя мама никому не скажет, что ее сын "пал смертью
храбрых" там-то и там-то. Никогда.