Я ВЕРЮ В ТЕБЯ, ДЕД МОРОЗ.

Восьмилетний мальчик с надеждой вглядывался в темноту за окном.
- Я прошу тебя очень прошу, приди, пожалуйста, - тихонько шептал он в сложенные домиком ладошки, - Только на минуточку. Одно желание, ну пожалуйста. Только одно.
- Сашунь, что это ты в темноте один, - включила в комнате свет пожилая нянечка, - Ребята все уже в столовой, ужинают, - натруженная рука потянулась к непокорным детским вихрам, да так и застыла.
- Макаровна, а Дед Мороз придет, - громадные карие глаза смотрели с такой надеждой, от которой больно защемило сердце.
- Конечно, придет. И подарок принесет…
- Да не из-за подарка я, он ведь волшебник. У меня к нему одна просьбочка, коротенькая. Как думаешь, исполнит?
- На то он и Дед Мороз. Ну, давай беги скорей, пока еда не остыла.
Всю ночь мальчик не спал. И только рассвело, бегом пробрался в зал, где стояла елка. Деда Мороза нигде не было.
Гремя ведрами, вошла нянечка.
- Сашок, ты? С Новым Годом тебя!
- И тебя, Макаровна. А ты Деда Мороза, не видела?
- Так, поди, ушел уже. Подарки принес и ушел.
- Он, наверное, мне записку оставил. А то, как я узнаю, что он меня услышал?
Под раскидистыми еловыми ветками лежали большие разноцветные коробки.
- Смотри, Макаровна, написано Саше Кузнецову. Можно я открою? – и рука уже снимала сиреневую фольгу.
- Что там, Сашенька, чего молчишь? – нянечка испуганно поспешила к застывшему над коробкой мальчику. Сгорбленная щуплая фигурка, опущенные вдоль туловища ручки и раскрытые от ужаса глаза.
- Он не приходил, он ко мне не приходил, - тихо повторял мальчик. Из его глаз лились слезы и капали прямо в коробку на большого улыбающегося желтого утенка.
Целый день он не вставал с постели, ничего не ел, ни с кем не разговаривал. Он ничего вокруг не слышал. Он был один наедине со своей не детской болью. Его обманули. И не кто-нибудь, а тот, кому последнему он решил поверить.
Заплаканная нянечка перешептывалась с воспитательницей.
- Он этому Деду Морозу, будь он не ладен, письмо написал. Просил меня отправить.
- И что ж там было?
- Ирина Олеговна, что там может быть? Одно у этих ребят желание, - утирая слезы кончиком косынки, шептала Макаровна, - Три слова, а произнести их не могу, - рука достала из кармана фартука белый конверт и сложенный вчетверо листочек в клеточку.
Воспитательница развернула письмо. Большими буквами старательной детской рукой три слова « Подари мне маму».
**
- Александр Иванович, - будто вырвал из сна голос секретарши, - К вам посетитель, - и словно удивляясь, тихо добавила, - Мэр.
Чтоб окончательно сбросить пелену навалившихся воспоминаний, Кузнецов быстро поспешил к двери. Пришедшего гостя он знал давно. Как только попал в бизнес, так судьба и пересекла их жизненные дороги. Обоим импонировало друг в друге умение не отделять слова от дела. Умудренный жизненным опытом, тогда еще заместитель мэра, Степан Сергеевич Захаров, разглядел в, по- юношески вспыльчивом и решительном, Кузнецове, настоящий мужской стержень. Его стремление доказать самому себе на что способен. Кузнецов же видел в строгом, седовласом политике учителя и был благодарен ему за умение вовремя подставить крепкое плечо для поддержки.
- Степан Сергеевич, здравствуй! – широко распахивая двери, протянул ладонь для рукопожатия, Кузнецов, - Что ж ты сам приехал? У меня на четырнадцать тридцать к тебе назначено.
- Ничего, ничего. С меня не убудет. Хотел проветриться и хандрозы свои растрясти, - по-стариковски подкашливая, словно оправдывался мэр.
Потом был долгий разговор о пользе кузнецовского предприятия, об успешном завершении года. О сумме благотворительности и список адресов, которые нуждаются в этой благотворительности.
- Александр Иванович, - напоследок пожал руку мэр, - очень тебя прошу, в детском доме уже подготовились к встрече. Хотят тебя поблагодарить, так что …
- Степан Сергеевич, не настаивай, не поеду я. Помощника пришлю, а сам не смогу, ты уж извини, дела, - кивнул на пухлый еженедельник.
- Ты, Саша, в бизнесе конечно человек не последний. И дела свои планировать умеешь, дай Бог каждому. О том, что к ребятам на елку заглянуть я просил тебя давно. Так, что не в навалившейся работе дело, - проницательные глаза собеседника словно заглядывали в душу, - Кому другому, сказал бы, что просто отнекивается. Но не тебе. Тут что-то другое. Не знал бы тебя, подумал бы, что боишься. Но страх – это не по тебе.
Кузнецов стоял, как провинившийся школьник перед учителем. И сказать, что- то надо и оправдываться нет причин.
- Ну, как знаешь, - протянул для прощания руку мэр, - Если передумаешь, тебя ждут.
Кузнецов знал, что там умеют очень долго ждать. Ждать и верить. И он когда-то верил. А потом его обманули. И он перестал верить, кому бы то ни было, кроме себя. После детдома сразу поступил в институт и с блеском его закончил. Сейчас он успешен, твердо стоит на своих ногах и рассчитывает только на себя. Он никому ничего не обещал, не позволял себе чувства по отношению к другим, поэтому подвоха и предательства было ждать неоткуда. Сердце было закрыто. Был ли он счастлив? Ему было комфортно.
Чего ж так зацепила Кузнецова стариковская проницательность мэра? Самым наглым образом он соврал старику, про кучу дел, а тот его раскусил. Ошибся Степан Сергеевич только в одном - Кузнецов боялся. Он прыгнул пятьсот раз с парашютом, победил в смертельной схватке с лавиной в Карпатском урочище, а его мучил страх. Он боялся признаться себе, чего боится.
Целую ночь он ворочался, успокаивал свою совесть, что все делает правильно. Просто нет времени для телячьих нежностей и выслушивания благодарностей. У него куча дел. Утром он медленно пил кофе на кухне. Потом решил купить подарок секретарше. Катерина собирала куклы. И он заехал в антикварный магазин, где долго выбирал. И, перебрав десятка полтора, купил какую то. Продавец долго рассказывал ему ее историю. А Кузнецов, слушая вполуха, продолжал оправдываться перед собой, вот уже полдня потеряно и для поездки в детский дом уже поздновато. Все равно бы не успел. И правильно он сделал, что командировал туда пионеристого помощника. Тот и благодарность принимать любит и слова нужные говорить умеет.
Добравшись, наконец, до своего офиса, застал в приемной расстроенную секретаршу.
- Черте, что за связь, - стоя спиной к двери и тряся телефон, причитала Катерина, - До Нового Года еще четыре дня, а у них уже линии перегружены.
- Что случилось, Кать? – спросил вошедший Кузнецов.
От неожиданности девушка вздрогнула.
- Ой, я думала, вас сегодня не будет, - размазывая слезы по лицу, начала было оправдываться, - Простите, я тут разругалась…
- Катя, что случилось? – повторил вопрос Кузнецов.
- У меня маму в больницу забрали. А я дозвониться ни до нее, ни до брата не могу. Вот, говорят, линии перегружены.
И словно в подтверждении своих слов протягивала ему телефон.
- Значит так. Ты давай, собирайся быстро и домой, к брату, маме. Все. Твое рабочее время начинается после праздников, - решительно произнес Кузнецов.
- Спасибо, Александр Иванович, но, а как же Вы?
- Что, думаешь, не справлюсь без тебя?
- Нет, что вы, - опять оправдывалась секретарша.
- Правильно, думаешь, мне без тебя будет тяжело, но я, - Кузнецов закашлялся - Смогу. Давай собирайся побыстрей. Что б через минуту тебя здесь не было.
Уже зайдя в свой кабинет, вспомнил о подарке.
- Катя! - позвал он.
Встревоженная девушка влетела через секунду.
- Чуть не забыл, это тебе. С наступающим!
Сквозь тревогу и слезы на лицо девушки проступил румянец. Огромные глаза смотрели с такой нежностью и любовью, что Кузнецову стало страшно.
- Спасибо. А у меня для вас тоже есть подарок. Только вы его не разворачивайте сейчас, а когда наступит Новый Год, ладно?
- Как Золушка, когда часы пробьют двенадцать раз? – попытался сострить Кузнецов.
- Александр Иванович, я серьезно, пообещайте.
- Обещаю, - и осекся, - Договорились.
Когда за секретаршей хлопнула дверь, он уселся в свое кресло и долго смотрел в окно.
Большие белые хлопья медленно падали с неба. Деревья за окном напоминали фигуры, облепленные сладкой ватой. Так и хотелось подойти к ним и отщипнуть кусочек лакомства. Ему вспомнился цирк. Не веселые клоуны, забавные собачки и рычащие тигры. А запах влажной стружки, пломбир в вафельном стаканчике и громадные белые вертуны. Вместе с Володькой Жиляевым они как-то стащили из кабинета медсестры моток стерильной ваты, вымочили его в воде и, засыпав сахаром, намотали на карандаши. Плевались потом долго. А Макаровна тогда все их спрашивала, «почему ж сахарок було просто не погрызть, и, зачем было вату портить».
Почему-то вдруг всплыло в памяти лицо секретарши, когда он сказал ей про свой подарок. Как она вся засветилась от счастья. Обрадовалась, как ребенок. А ведь даже не развернула упаковку.
Вдруг глаза резанул яркий свет. В кабинет вошла уборщица.
- Александр Иванович, Бог с вами, напугали меня, - ойкнула женщина, - В темноте сидите, я думала, нет никого.
- Уже ухожу, Семеновна, просто задумался.
- А вы не думайте так много. Избыток мыслей, знаете, потом где убирают с головы, врагу не пожелаешь.
- Честное слово Вера Семеновна, никогда бы не подумал, что вы так сильны в психиатрии, - вдруг развеселился Кузнецов.
- Я пять лет в психушке полы мыла, насмотрелась страхов разных, - пояснила уборщица, - Так что вы поосторожней с головой то. А то надумаете чего, а потом напасти случаются. Не зазря ж и книгу написали даже, я сама у внука видела - «Горе от ума» называется. Не читала, правда, но… Да что с вами, Александр Иванович?
Кузнецов согнувшись пополам, трясся от хохота. А потом, уже не сдерживаясь, начал громко ржать. Во весь голос, как лошадь.
- А вот это правильно, смех – это то, что надо, - продолжала уборщица.
- Вера Семеновна, с Нового Года вы на двойном окладе, - наконец сумел выговорить Кузнецов.
- Это за что ж такая надбавка? – прищурив глаз, недоверчиво спросила женщина.
- За сеанс психотерапии, Семеновна. И это вопрос не обсуждается.
Выйдя на улицу, Кузнецов со всей силы втянул в себя морозный воздух и направился к машине. Он знал, куда ему ехать.

У белоснежного трехэтажного здания с колоннами и парадной лестницей Кузнецов притормозил. Выходя из машины и поднимаясь по заснеженным ступенькам, он спрятал голову в воротник куртки. Нет, не хватало у него смелости поднять глаза на окна и увидеть там детские лица, вглядывающиеся с надеждой в темноту. Столкнуться с ними взглядом и ощутить их боль как свою. Он сколько лет пытался перехитрить ее, закрывался и прятался. Но боль, как узкоголовая змея всегда находила щелочки и пролезала к нему в душу. И жалила. И он опять становился маленьким мальчиком, в кровь кусающим губы и плачущим в подушку от обиды, что никому не нужен, всеми забыт и обманут.
Так и зашел в просторный холл, с втянутой в плечи головой. Седая женщина в белом халате и пышной прической, что-то прикрепляла к стенду на стене.
- Здравствуйте, - эхом прокатилось по холлу его приветствие, - Я могу увидеть директора?
Женщина обернулась. Из раскрывшегося кулака на пол посыпались кнопки.
- Сашенька, пришел-таки.
И поспешила навстречу, чтоб обнять, прижать к сердцу.
А он стоял и не мог пошевелиться, а подступивший к горлу противный ком мешал говорить. И так уютно ему было в этих объятиях и спокойно, как птенцу под надежным материнским крылом.
- Ирина Олеговна, я вас и не узнал сразу. Вы простите меня, - почти прошептал пересохшими губами. Простите, что решил вас всех забыть.
Они долго пили чай и говорили обо всем на свете.
Потом прощаясь, шли по длинному темному коридору, с вереницей плотно закрытых одинаково выкрашенных дверей. Ирина Олеговна вдруг приложила палец к губам. И тихонько подошла к одной, слегка приоткрытой. Кузнецов сквозь проем увидел как возле окна, неподвижно, словно статуя стоял мальчик. Женщина бесшумно прикрыла дверь и утерла, сложенным вчетверо платком, выкатившуюся слезу.
- Это кто? – тихо спросил Кузнецов.
- Леша Кружилин. Трудный. Никого к себе не подпускает, как волк-одиночка. Из отказников он. Мать алкоголичка, родила и бросила. Об усыновлении ни разу не просили. Как узнают о возможной наследственности, так сразу и «не надо нам такой». А какой такой? Понапридумывают отговорок всяких. А у него глаза какие, - всхлипнула женщина, - Океан, а не глаза. Тоже мне, «наследственность». Эх, да что тебе говорить. Тут у каждого своя история.
Кузнецов долго курил на крыльце. Медленно спускаясь по заснеженным ступенькам, вдруг почувствовал, как что-то толкнуло его в спину. Он даже поскользнулся и больно ушиб колено. А потом словно шорох крыльев у лица и отчетливое: «Обернись!»
И он обернулся. Обернулся и посмотрел вверх. На окна. И увидел за стеклом второго этажа одинокую фигурку со сложенными домиком ладошками. И в тот же миг все понял. Понял и решил.

***
Проснувшись среди ночи, Кузнецов посмотрел на часы. Половина третьего, а сна, как не бывало. Взгляд задержался на маленькой фарфоровой фигурке, стоящей на прикроватной тумбочке – подарок Кати. Он развернул его, как и обещал, с последним ударом курантов. А заглянув внутрь, понял, почему не нужно было делать этого его раньше. Волшебство бы исчезло. Крошечный светловолосый малыш в матросском костюмчике сидел на коленях у Деда Мороза и что-то шептал ему на ухо. И теперь он, Кузнецов, взрослый тридцатипятилетний мужик, радовался, как ребенок, тому, что теперь и у него есть кусочек сказки.
С удовольствием потянувшись до хруста в косточках и зевнув во весь рот, решил больше не засыпать. Щелкнув пультом, включил телевизор. В половине третьего ночи, мультяшные ежик с медвежонком, дурачась, и обсыпая друг друга ромашками, на облаках летели в Телемилитряндию.
Кузнецов понял, что счастлив. Ему вдруг захотелось стать на кровать и, подпрыгивая до потолка, кричать, об этом что есть мочи. И больше не имея сил сдерживаться, он тихонько застонал.
- Ты чего, пап?
Взлохмаченные волосы, босые ноги, торчащие из длинных спортивных трусов, громадная футболка с надписью Champion. В дверях, сонно потирая глаза, стояло конопатое восьмилетнее счастье.
- Лешка, ты почему не спишь?
- А чего ты скулишь? - вопросом на вопрос ответил сын.
- Зуб разболелся, - улыбаясь во весь рот, ответил Кузнецов, - Чаю хочешь?
- Ага. И бутерброд с сыром.
- Мы растем и подрастаем, мы калории сжигаем. И поэтому нам нужно много, много, много есть, - пытаясь достать тапок из-под кровати, пропел Кузнецов.
Лешка недоверчиво посмотрел на вставшего с кровати почти двухметрового отца.
- Ну, то есть это ты растешь, - исправился Кузнецов, - и это тебе нужно много есть.
- А как же твой зуб, он уже не болит? – допытывался сын.
- Нет, не болит, пошли на кухню.
- Если мы уже проснулись и едим, то значит, завтракаем, - рассуждал Лешка, откусывая громадный кусок от бутерброда, и запивая его молоком из почти литровой кружки, - Раз на улице ночь, то у нас ночной завтрак. Выходит, ночью есть не вредно. Правда? Чего, ты пап? Опять зуб? – мальчик подошел к сидящему напротив задумчивому отцу и обхватил его за шею руками.
- Лешка, - крепко обнял сына Кузнецов, - А ведь Дед Мороз существует. Он просто не всегда ко всем вовремя успевает, но, то, что он есть - это точно.

Автор: Оксана Лелякова