НОЯБРЬ, ДЕКАБРЬ 1942 г.

Доброго времени суток, уважаемы форумчане!

Выкладываю последний (по состоянию на сегодняшний день), кусок мемуаров моего отца.

Предыдущие темы находятся

https://gdepapa.ru/forum/site/newcategory/topic12453/

и

https://gdepapa.ru/forum/live/media/topic12686/

Текст ОЧЕНЬ длинный. Специально не вставляю никаких изображений, ибо, как я писал ранее "...дорогу осилит идущий..."

Кому интересно --- тот дочитает до конца.

Итак, читайте....

НОЯБРЬ, ДЕКАБРЬ 1942 г.

В конце сентября 1942 г. под Саратовом в деревне Татищево начала формироваться 62-я Механизированная бригада, вошедшая впоследствии в 13 Механизированный корпус и в ней наш Артиллерийский дивизион. Пополнение в основном из госпиталей. Ведь 80-90 % потерь в боях раненые. И через месяц-два они снова возвращаются в строй. Большинство ранено на Дону, или близких подступах к Сталинграду.

Занятия от рассвета до заката. Живём в землянках (сами делали), и освещения в них нет. Первое время очень трудно долго лежавшим в госпитале с тяжёлыми ранениями вновь приучаются владеть зажившими руками и ногами, и к вечеру тупая боль в мускулах.

С тревогой слушаем сводки Сов.Информбюро в Сталинграде жестокие бои борьба за каждый этаж отступать ведь некуда! Легкораненые оттуда рассказывают, что фашисты лезут, не считаясь с потерями непрерывная стрельба из всех видов оружия на земле и с воздуха. Непрерывные бомбёжки - часто у немцев не хватает бомб, и они бросают сверху куски рельсов, труб, пустые бочки и этот металлолом летит с жутким визгом - сплошной ад!

Но все наши штабы и командование, вплоть до штаба фронта, находятся на правом берегу Волги.

Вечерами ведём долгие разговоры в землянке. Вспоминаем о довоенной жизни, почти всем она помнилась как сказка – ни голода, ни постоянной фронтовой смертельной опасности, все родные и друзья рядом, все живы. Вот жили и не представляли, какое же это счастье мирная жизнь!

С тяжёлой тревогой разговариваем о жесточайших боях в Сталинграде. Скоро, как закончим формирование, поедем воевать туда, в Сталинград.

А потом, как-то незаметно, пошли разговоры о том, что введут погоны, офицерские звания и многое другое от старой русской армии. Это было слишком необычно.

Я спросил об этом у комиссара батареи. Он посмотрел на меня укоризненно и сказал: “И глупцом тебя назвать нельзя, ведь у тебя 10 классов образования, а такие вопросы задаёшь!”

А что он мог сказать? Ведь погоны носила царская армия, с которой у нас шла долгая и жестокая гражданская война. Слово “офицер” было синонимом слова “белогвардеец”, и чаще произносилось презрительно: “белогвардейское отродье” (!), а слово “солдат” олицетворяло тупую, безответную массу неграмотных людей - “серая скотинка”.

Это нам крепко внушали на политбеседах с первых дней армейской службы, что в Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА) существуют звания только командиров и комиссаров (разных рангов), красноармейцев (реже бойцов) и краснофлотцев. Лейтенанты, капитаны, майоры, полковники командиры, но не офицеры! Сержанты, старшины младшие командиры, но не унтер-офицеры!

За употребление слова “солдат” доходило до наказания, сам помню, как осенью 1940 г. красноармейцу нашей батареи старшина дал наряд вне очереди за то, назвался “солдатом”.

А с введением погон в 1943 г. были случаи, когда пожилые военные, особенно участники гражданской войны, отказывались их носить. Не раз слышал, что порой дело доходило до трибунала.

В госпитале однажды видел и слышал, как пожилой раненый с возмущением говорил:

Я с родным братом в гражданскую войну разошёлся и мы стали врагами, потому что он носил погоны! Не одену их!

Потом, в 1943 г. и позже, политруками было потрачено много пота и проведено разъяснений, что офицеры и солдаты нашей армии в 1943 г.- другие, ничего общего с белогвардейской психологией не имеющие.

Но так было.

И сейчас, как говориться, ”ухо режет”, когда в литературе встречается слово “офицер” применительно к нашей армии до 1943 г.

В середине октября начинает поступать техника. Получаем новые 76-мм противотанковые пушки (ЗИС-3) образца 1942 г. Строго говоря, она считалась дивизионной, т. е. могла вести огонь с открытых и закрытых огневых позиций, но, практически, это была лучшая противотанковая пушка того времени. Для всех армий. Приземистая чуть выше метра (легко маскировать) с увесистым бронебойным снарядом. Как мы сами убедились впоследствии бронебойный снаряд этой пушки пробивал башню ЛЮБОГО немецкого танка от Т-1 до Т-4, на расстоянии до 2-х км. А лобовую броню “Тигра” до 700 м. В смысле единоборства, то с нею мы не боялись немецких танков, т.к. были твёрдо уверены, что пока танк нас обнаружит - мы его “достанем” раньше.

Целыми днями катаем новые пушки по полю “К бою!”, “Отбой!”, переустановки внутри орудийного расчёта без наставлений всем нам ясно, что успех в бою - в полной нашей слитности с пушкой.

Командир нашей 3-й батареи, старший лейтенант, фамилии не помню. Биолог в мирной профессии, призванный из запаса в начале войны. Немного шумный, хороший рассказчик замысловатых историй. В его жестах и поведении было много от гражданского человека, не кадрового военного. Но своё дело он знал, и его поведение в бою нисколько не отличалось от обычного.

Его заместитель, старший лейтенант Николюк, очень спокойный, никогда никуда не спешивший, в любой обстановке говорил, не повышая голоса, но всё видевший и всегда в курсе дела во всём, что касалось батареи. В обычное время добродушная улыбка, в критической ситуации лицо, фигура - “твердели”, команды подавал размеренно, без крика. Очень требовательный, но никогда не “мелочился”. А такая разумная требовательность в любом коллективе высоко ценится, поэтому в батарее к нему относились с большим уважением.

Комиссар батареи, политрук (старший лейтенант), кажется бывший школьный учитель, фамилии тоже не помню, проводил политбеседы, как школьные уроки обстоятельно рассказывал, и отвечал на все вопросы. С началом боёв его от нас перевели, а его преемника мы видели не часто, а в боевой обстановке батарея очень редко собиралась вместе.

Хорошо запомнился комиссар дивизиона, старший батальонный комиссар (майор), фамилию хорошо знал, но сейчас не могу вспомнить. Крупный осанистый мужчина, он часто и подолгу бывал в батареях, неплохо разбирался в артиллерии, много беседовал с нами, красноармейцами. Весь его облик, манера держаться, внушали окружающим уважение к нему. Говорил короткими ясными фразами. Мы все были рады его появлению у нас, так как лучше его никто не рассказывал об обстановке в мире и на фронте. Коротко и чётко.

Старшина батареи, 22 года, ростовчанин, большой патриот родного города. Фамилии не помню. Чуть выше среднего роста, поведение неторопливое, а когда нужно очень подвижный, но без суетливости. Держался просто, без зазнайства, но одной-двумя фразами мог “оборвать” любого крикуна ростовское воспитание. Редко что-либо обещал, и всегда выполнял обещанное, поэтому мы ему просто верили - уж если он несколько дней не появлялся с пищей, значит, действительно не мог...

С медсестрой нашей батарее очень повезло. Звали её, кажется, Аня, лет 25, фамилии не помню. Из той, коренной породы русских женщин рослых, крупных и, как большинство физически сильных людей, очень добродушных. Дело своё она знала превосходно: с ранеными обращалась как мать с младенцем быстро и сноровисто перевязывала. Когда меня ранило, она перевязала мне голову, правую кисть и обе ноги (над коленом). Ни одна рана не загноилась, а это качественная первая перевязка.

Потом, уже в госпитале, рану дезинфицируют. Но если первая перевязка сделана небрежно или неумело, то рана гноится, дольше заживает и шрам остаётся крупнее и болезненнее (на всю жизнь). Как-то Тюрин спрашивает её:

Ань, а ты, наверное, двух ребят подмышками можешь унести?

Она усмехнулась:

И третьего на плечах унесу, но лучше вы ходите сами... Будьте целыми!

Командир нашего 1-го орудия - старшина Тюрин. 22 года. Моряк. Подвижный, расторопный, никогда не унывающий морская закалка. Зорко следил, чтобы каждый выполнял своё дело, особенно при интенсивном огне. Мне он говорил: “При прямой наводке - стреляй сам, я тебе никаких команд давать не буду. В прицел тебе хорошо видно куда стрелять. А я буду обеспечивать снаряды, чтобы орудие после выстрела было немедленно заряжено”. И было так, команда: “Беглый огонь!” Красноармеец Яхин (левша) становился с правой стороны орудия вторым, заряжающим и при технической скорострельности нашей пушки 25 выстрелов в минуту, мы давали 23.

Второй орудийный номер - замковый. Бойкий и очень смышлёный 18-летний парнишка. Фамилии не помню. Но, поскольку у полуавтоматической пушки, как наша ЗИС-3, в бою замковому делать нечего – только открыть затвор (замок), то он становился на место третьего орудийного номера - заряжающим. И быстро, мастерски, освоил эту работу. Унитарный патрон 76-мм пушки (снаряд и гильза с порохом), весит около 8 кг. При заряжании его нужно с силой втолкнуть в ствол, не ударив головкой снаряда (взрывателем) о пушку. Ведь при ударе взрывателем снаряд может взорваться в руках или при выстреле в стволе. Результат будет один орудие и всех людей около него разнесёт. Так вот этот парнишка не заталкивал, а вбрасывал “с лёту” унитарный патрон в ствол, никогда, ни разу не промахнувшись. Конечно, во время войны, такие мастера-заряжающие были, пожалуй, у каждого орудия. Тренировок было более чем достаточно.

4-й, 5-й и т.д. номера орудийного расчёта, хотя и имели уставные звания: снарядный, ящичный, но мы их никогда не делили. Они хлопотали все вместе, вскрывали ящики со снарядами, обтирали ветошью от излишней смазки и подавали заряжающему.

Красноармеец Яхин, татарин. Добродушный двадцатилетний малый. Очень сильный, причём сильный в труде. Он лучше всех владел киркой и ломом. Ведь вырыть окоп в твердейшей сталинградской земле дело очень непростое. Вековая целина, её даже летом лопатой рыть невозможно, а зимой от промёрзшей земли кирка отскакивала, только ломом и брали. И, едва батарея становилась на огневую позицию, немедленно долбились канавки-упоры под сошники орудия, чтобы при выстреле орудие не откатилось назад. Затем щели-укрытия для себя, для ящиков со снарядами, а после, если есть время до рассвета окоп для пушки. Ведь чем лучше мы вроемся в землю, тем надёжнее укрытие. Работали быстро, до изнеможения, чтобы быстрее врыться в землю. Яхин практически заменял двоих-троих как мы. И мы его силу берегли общий паёк на восьмерых (орудийный расчёт) делили на девять частей, Яхину две порции. В мирное время, особенно в артиллерии, двойной паёк для особо сильного человека не редкость. Но, когда мы попросили старшину батареи оформить Яхину двойной паёк, он только рукой махнул:

Сумею так буду давать, а оформлять нужно через многих начальников, а где я их буду искать?

Тихоокеанский краснофлотец Маслов, 24 года. Невысокого роста, не выше полутора метров, но «литой». Как тумба. Свалить с ног его никто из нас не мог. Всех пытавшихся с ним бороться, он брал за руки около кистей и пригибал к земле. Как намертво привязывал. Патриот до «мозга костей». Вначале, слушая его короткие, простые объяснения любой объективной неудаче, беде, мы старались его рассердить, «задеть за живое». Бесполезно. Я уже сейчас не помню всех наших разговоров, но любые тяжёлые обстоятельства он объяснял очень просто и очень доходчиво.

Ему говорят: «Вот ты служишь уже пятый год, а мы по одному-два года. Не будь войны уже бы домой собирался».

Отвечает: «Такая служба мне досталась. А домой рано собираться под Сталинградом воюем. Разобьём фашистов, вот тогда с радостью вернёмся по домам».

Ему говорили, что с таким умением убеждать, ему нужно быть политруком, а не рядовым.

Отвечает: «Что бы быть политруком, нужно учиться, а у меня только семь классов. У меня хорошая флотская специальность - моторист. Вот пушку я пока не знаю буду подавать снаряды». Речь, движения спокойные, неторопливые, но эта неторопливость была обманчива, он никогда и ни в чём не оказывался последним. Надёжнейший соратник.

Погиб до обидного нелепо. Около середины декабря батарея стояла около конца “языка”, вдававшегося в немецкие позиции. С трёх сторон передний край был в 1-1,5 км., и пули из немецких пулемётов иногда “цокали” по щиту орудия сзади. Старшине батареи пробило обе руки чуть ниже локтей, когда он раздавал сахар. Но кости не задело, и через 10 дней старшина повязки снял.

В такой обстановке мы старались отсиживаться в щели, а часовой у оружия вжимался в угол между щитком и стволом, сидя на станине. Маслов увидел у оружия брошенную лопату и вылез из щели убрать её. Вылез и, не успев разогнуться, упал ничком. Пуля со спины пробила сердце. Даже крови почти не было, как уснул...

Шофёр тягача (ЗИС-5) нашего орудия красноармеец Хромов. Лет 25-28. Всегда выбрит, чистый подворотничок, тщательно отмытые руки, без масляных (шофёрских) полос вокруг ногтей. Мотор хоть сразу на выставку, нигде ни подтёков, ни грязи. Вначале мы посмеивались над его сверх опрятностью, но он таким и остался, даже в самых критических ситуациях, когда наш корпус бросали из стороны в сторону, по расширяющемуся “коридору” вокруг окружённой армии Паулюса, и при отражении танков Манштейна. Ведь мы порой за ночь проезжали по много десятков км., и мотор тягача по несколько суток не выключался. И Хромов нас ни разу не подвёл мотор всегда работал как часы. А сам он только посмеивался:

Это же ведь просто! Руки я бензином и щёточкой отмою от любой грязи. Немного горячей воды из радиатора и я побрился. Чистыми тряпками на подворотничок, для рук и мотора я, при случае всегда запасусь. Приятнее быть чистым, чем грязным, ну, а с техникой нужно всегда и везде обращаться на “Вы” и тогда она не подведёт!

К концу декабря его от нас перевели, и он стал возить какого-то командира.

И сейчас, через много лет после войны, я с сожалением смотрю на интеллектуалов-автолюбителей, людей по-настоящему высококультурных, живущих в очень благоустроенных квартирах, но... с грязными, не отмытыми руками.

Младший сержант Орончук, из Каменец-Подолья, второй (запасной) шофёр. Около Хромова делать ему было почти нечего, и он часто помогал нам рыть укрытия, подавать снаряды. Около 30 лет, средней комплекции, чёрный как грач. Он особенно остро переживал разлуку с семьёй женой и двумя детьми. Однажды, в затишье, сидим мы у орудия и он вдруг про себя, с тоской произнёс:

Эх, нимэць, нимэць! Ну, що тоби тут трэба? Чи твоя жинка тута, чи твои диты сюды потрапилы?

У всех у нас “защемило” в груди, ведь почти у всех у нас семьи и родственники остались на оккупированной территории. Но Маслов и тут разрядил обстановку.

Вот сейчас вспоминаю, все мы были очень молодыми, большинство намного моложе 30 лет (мне было 20), но жили и воевали дружно, открывались друг другу хорошими сторонами, как будто плохих черт характера ни у кого не было. Слишком большое и слишком тяжёлое дело стояло перед нами, перед всей нашей страной разгромить захватчиков, поэтому и не было среди нас ни ссор, ни перебранок.

Среди нас был только один сибиряк, около 30 лет, не помню фамилии, только он и Яхин имели связь с родными. Невысокого роста, очень тихий, скромный. Рассказал, что сидел в тюрьме за мелкую кражу. В начале войны выпустили и отправили на фронт. Воевал в пехоте, был ранен и вот попал к нам. Очень добросовестный, отзывчивый и ничего жульнического в нём не обнаруживалось. Пример тому, что большая народная беда сплачивает людей и при этом сильнее выявляются хорошие человеческие качества. А они есть у каждого.

Уже во время боёв, в начале декабря, прибыл к нам из пополнения красноармеец Терцин. Москвич. 18 лет, очень застенчивый городской мальчик. Закончил 10 классов и его призвали в армию. Ничему военному его так и не успели обучить. Берегли мы его, очень он был доверчивым и добросовестным. Необстрелянный, и страшно стыдился после боя, что почти при каждом “свисте” пули нагибался или падал ничком. Мы это уже пережили, а для него эти бои первые. И оказались последними. Погиб 30 декабря...

Про себя. Рост не выше среднего, сила тоже, но до войны я немного занимался боксом, и любителей меряться силой отваживал одним-двумя ударами. В шутку, конечно. А всерьёз мы силу применяли только у орудия. Из десяти школьных лет, пять я прожил в армавирском железнодорожном интернате, а это дало умение дружески уживаться в любом человеческом коллективе. Год предвоенной службы в армии мне много дал. До сих пор с благодарностью вспоминаю своих первых командиров, они спуску ни в чём не давали, и я, пожалуй, выжил благодаря их суровой требовательности научили выполнять у орудия любую работу: с наибольшей точностью наводчиком, с предельной быстротой всё остальное.

Из других расчётов и из взвода управления батареи почти никого не помню. Некоторые лица всплывают в памяти, но ни одной фамилии не могу вспомнить.

В конце октября выезжаем на юг, к Сталинграду. Удивляет обилие техники ни один боец не идёт пешком, все вооружены не винтовками, а автоматами. И вся техника наша, советская, от союзников ничего у нас нет. Правда, наши тягачи (ЗИС-5) и грузовики (ГАЗ-А) с брезентовыми кабинами, но это мелочи. Удивляемся, что должно делать такое подвижное соединение в уличных боях.

В Камышине слушаем по радио речь И.В. Сталина, посвящённую 25-й годовщине Октября. В этой речи итоги прошедшего и перспективы на будущее. Для нас, воинов, главное второго фронта в ближайшее время не будет, Черчилль опять обманывает. Слова: “Будет и на нашей улице праздник!” нам никто не комментирует, а старшие командиры лишь загадочно улыбаются. В красноармейских разговорах восприняли эти слова, как призыв к бодрости уж слишком тяжело было на фронте.

Несколько дней ждём в лесу на берегу Волги. Весь лес изрыт землянками и укрытиями. Как перевалочное место для пополнения и вывоза раненых.

В эти дни командующий Сталинградским фронтом генерал армии А.И. Ерёменко и Член Военного Совета фронта генерал-лейтенант Н.С. Хрущёв, объезжали части, готовящиеся к прорыву. Перед нашим артдивизионом выступал Н.С. Хрущёв. Я в этот момент стоял часовым у орудий, в 200 м. от строя дивизиона, и его выступление слышал в пересказе. Начал он с вопроса:

Кто уже воевал?

Руки подняли почти все. Дальше, вкратце, он сказал так:

Ну вот, вы уже обстрелянный народ и знаете, как нужно биться с фашистами. Вас снабдили всем необходимым для боёв зимой, и предстоят вам очень большие боевые дела. Слышали, как сказал товарищ Сталин: “Будет и на нашей улице праздник!”? И от вас, чтобы быстрее этот праздник наступил, многое зависит.

Это выступление, с ответами на несколько вопросов, заняло не более 10 минут.

И эту краткую речь мы также поняли, как призыв к бодрости. Ведь это было время наибольших успехов фашистской армии. Всей нашей стране было очень тяжело, но у всех нас была отчаянная решимость бить, бить и бить врага, несмотря ни на что, несмотря ни на какие его успехи. Многие в нашей армии (и я тоже) испытывали горечь окружения 1941 г. и своими глазами видели фашистский “новый порядок”, поэтому ни о каком подчинении фашистам не могло быть и речи.

Чтобы не растравлять себя, старались гнать прочь тяжёлые мысли о родных и близких, оставшихся на оккупированной территории. Как живут? И живы ли вообще? Уж слишком больная тема была для всех, и о ней старались не говорить вслух.

Нашего наступления, ответного удара по фашистам мы ждали, надеялись, но всё это про себя. Ведь никаких планов командования мы не могли знать, ни командования корпуса, ни, тем более, командования фронта и выше. Газеты доходили не часто, да и то, многодневной давности. Беседы комиссара батареи вот главный источник сведений о внешних событиях. Единственное, что мы знали на фронте лучше всех это положение перед нашей батареей. Да и то, только в настоящий момент.

Наконец, 10-12 ноября, в предрассветных сумерках переправляемся через Волгу у Красноармейска (20 км. южнее Сталинграда), и укрываемся на окраине, в цехах деревообделочного завода.

Категорический приказ днём из помещений не выходить! Проходит несколько дней, недоумеваем - почему не воюем?

В одну из ночей выезжаем к переднему краю и роем в степи не окопы, а укрытия (?) для тягачей и пушек.

19 ноября, днём, слышим сообщение: севернее Сталинграда наши войска перешли в успешное наступление!

У всех вопрос: “А мы?” Ночью, по тревоге, выезжаем и маскируемся в своих укрытиях. До переднего края немцев 700800 метров. Тишина, редкая перестрелка. Рассветает, туман. Днём туман немного рассеивается. Все взвинчены ведь из укрытия стрелять не можем, а маскировка в степи ненадёжна. Заметят расстреляют, как в тире. Наконец, днём короткая и не очень сильная артподготовка. И команда: “Моторы!” Выезжаем на дорогу, и комиссар дивизиона перед строем машин, зачитывает приказ Войскам Сталинградского фронта перейти в решительное наступление! Вот уж когда настроение у всех резко поднялось!

НАСТУПЛЕНИЕ!!! НАШЕ!!!


Да, мы готовы и в соответствии с текстом Приказа “...за кровь замученных фашистскими людоедами наших жён и детей, за пролитую кровь наших бойцов и командиров...”, “...отомстим за все надругательства, какие враг чинил и чинит на нашей земле!”

Вслух, кроме комиссара, никто ничего не сказал, но у всех сильно заблестели глаза и лучше всего тут подходили слова мы все рвались в бой! С нетерпением!

И поехали! Хотя сапёры быстро сделали проходы в минных полях, до и за передовой, но всё-таки несколько наших танков подорвались. И когда мы проезжали мимо, танкисты хлопотали у гусениц танков и бодро махали нам руками: “Догоним!”

К вечеру мы были далеко в тылу у немцев.

На участке прорыва нашего корпуса держали оборону румынские войска, а они воевали “из-под палки” и при первом же удобном случае сдавались в плен. Румынским солдатам эта война была абсолютно ни к чему, тем более что немцы относились ко всем румынам с наглым презрением совершенно не считали за людей. За это румыны люто ненавидели немцев. Впоследствии пленные румыны конвоировали пленных немцев в тыл, обслуживали волжскую переправу для военнопленных, несли охрану в лагерях, и всё это делали очень добросовестно. Из наших встреч с румынскими солдатами мы вынесли впечатление, что это простые, очень трудящиеся люди, в основном крестьяне, глубоко мирные.

Стемнело, а мы без остановки, объезжая населённые пункты, мчимся дальше в немецкий тыл. Недалеко, в 300-500 метрах от дороги, в ложбинах, видим укрытые машины, землянки, возле них расхаживают часовые. На окраине одного села взяли первого пленного - “тёпленьким”, в расстёгнутом кителе (выскочил на минутку на улицу!) и он смотрел на нас буквально ошалелыми глазами.

Но всё-таки мы всполошили немецкий гарнизон в одном селе. Уже за полночь, у окраины какого-то села завязалась автоматная перестрелка и довольно интенсивная. Оказалось, что бригада почти вся прошла, наш дивизион шёл замыкающим и самой последней - наша батарея. У немцев, конечно, паника, но проехать по этой дороге уже было нельзя, а тут ещё сзади, почти вплотную к нашей колонне подошли два немецких грузовика-фургона и остановились, как свои, ждут, когда колонна тронется. Наши разведчики из взвода управления батареи бросились к этим грузовикам. Немцы, их было пять человек, схватились за автоматы, но успели дать только одну очередь. Две гранаты под колёса грузовики покосились и немцев тут же схватили. В голову колонны, к командиру дивизиона, довели одного.

Тут же проверили содержимое грузовиков. Оказалось, эрзац-валенки немецкое “оружие” против мороза, крайне неэффективное. Огромные, сделанные из прессованной соломы или чего-то подобного, они надевались на сапоги. Весил такой валенок 3 - 4 кг.

Радистам не удалось связаться с бригадой. Ближе к рассвету мы свернули с дороги, отъехали на 1-1,5 км назад, выбрали возвышенное место с лощиной наверху и заняли круговую оборону: штаб и тягачи в лощине, а все 12 орудий развернули по кругу, между орудиями залегли разведчики и телефонисты.

Состояние у всех напряжённое, группа небольшая и стоит немцам посильнее “навалиться” - едва ли кто уцелеет. Но у нас никакой паники, все сосредоточены и с предельной внимательностью осматриваемся вокруг. А вот у немцев паника была настоящей и им, видимо, было не до нас.

Уже рассвело, когда радисты связались с бригадой. Нам передали: “Ждите на месте. В этом же направлении идёт другая бригада нашего корпуса”.

Днём показались вдали наши танки - прошли мимо и рядом с нами пошли грузовики с автоматчиками. Немедленно и мы оказались у дороги и развернулись огневыми позициями по фронту. Ждём дальнейших команд.

Видим вдали уходит большая колонна немецких грузовиков. Эту колонну догоняет наш броневичок, а у него оружие один пулемёт. Броневичок даёт очередь вдоль колонны все грузовики сразу останавливаются и он, как пастух овец, завернул всю колонну назад и остановил рядом с нами. Немедленно всех немцев “вытряхнули” из грузовиков, построили, и румынские солдаты повели их в тыл. А наши ребята быстро забрались в грузовики в поисках съестного. Мы уже почти сутки ничего не ели и кухня ничего не готовила не до этого было. А сейчас нервное напряжение прошло и аппетит у всех за троих и больше!

Дело в том, что раненый в госпитале сначала почти ничего не ест раны болят, состояние не до еды. Но когда раны заживают, аппетит растёт очень быстро. Тем более, что госпитальная пища хорошо приготовлена, едят с тарелок, почти как дома. И одной порции выздоравливающим явно не хватает. После госпиталя, в запасном полку, на формировании, тыловой паёк значительно меньше фронтового и тоже не по аппетиту. А в наступлении, на кухню мало надежды - то она гонится вслед за нами, то не успевает всех объехать. Ведь в боевой обстановке кухня может подъехать к нам только в потёмках - до и после захода солнца. В наступлении бывало, что кухню по несколько дней не видели. Как у “Тёркина”:

“Есть войны закон не новый:
В отступленье - ешь ты вдоволь,
В обороне - так ли сяк,
В наступленье - натощак”.

Короче говоря: в наступлении - питание за счёт противника. Поэтому- солдатская находчивость: Не теряйся! Лови момент! А этому к концу 1942 года никого не нужно было учить.

Сижу один у орудия, жду. В боевой обстановке наводчик, как шофёр от машины, не должен отходить от машины ни при каких обстоятельствах! Как прикован невидимой цепью.

Возвращаются “фуражиры”. Банки, коробки сложили горкой, получилась она с полметра высотой. Хромов взял пару консервных банок и пошёл к тягачу, в укрытие, а мы сели в кружок и начали...

Первая банка мясо. Всем по кусочку. Вторая рыба, вроде сардин. Всем по кусочку. Дальше коробка. Открываем конфеты, вроде пастилы. Съели. Дальше рыба, мясо, мясо, сыр, рыба, конфеты и т.д. Мы ничего не перебирали, ели всё подряд, пока не прикончили всю горку. И вот тогда почувствовали, что сил прибавилось. И ни у кого ничего не расстроилось, никто ни на какие недуги не пожаловался. Потом только посмеивались - вот что значит свежий воздух, острые ощущения и “лужёные желудки”. А дальше пошло!

Через несколько дней кольцо вокруг Сталинграда сомкнулось. Стало предельно ясно, зачем нам такая техника. Нас бросали по образовавшемуся “коридору” в разные стороны. Иногда за ночь делали по 30-40 км, и к утру едва успевали окапываться. В основном поддерживали пехоту немецких танков было пока мало, и едва появившись, они сразу уходили от нашего огня.

Внезапность появления наших войск приводила к тому, что занятия населённого пункта, иногда превращалось как бы в короткое театральное представление. Степные сёла располагаются в ложбине и, выезжая на гребень высоты, видим: внизу село, а следующий гребень от 1,5 до 3 км.

Наши танки развёрнутым строем выходят на гребень высоты и на ходу открывают огонь по селу. Вплотную за танками идут машины с автоматчиками и наши пушки.

Внизу паника и сразу цепочка удирающих солдат. Разворачиваем пушки и ”кладём” снаряды на 100-200 м впереди отступающих. Они бросаются назад, а наши грузовики с автоматчиками, обгоняя танки, врываются в село. Автоматной стрельбы почти нет. И когда мы с пушками въезжаем в село, то видим, как румынские солдаты конвоируют разоружённых немцев и спрашивают: “Где штаб, куда сдаваться?” (!)

Раза два была очень острая обстановка и нам приказывали идти в бой на прицеле у танка. Два ящика снарядов (10 шт.) клали на танк, за башней, мы тут же на моторном отделении. Автоматчики-десантники нам говорят:

Впереди наше место, что бы видеть, когда прыгать с танка, а вы устраивайтесь сзади, ближе к своей пушке.

Механик-водитель танка лаконичен:

Я остановлюсь на 10-20 секунд. Не успеете отцепить свою “пукалку”, уеду с ней и обратно едва ли привезу.

Успевали. Когда танк трогался, пушка была отцеплена, развёрнута и мы долбили землю под сошники.

В корпусе мы хорошо ладили с танкистами много было общих дел. И впоследствии, до самого конца войны, куда бы я ни попадал, с танкистами были самые лучшие отношения. Считал и считаю, что они самый надёжный и отзывчивый народ - всегда помогут любому, кто в их помощи нуждается. Моряки дружны, но больше между собой, а танкисты - ко всем. Как у Тёркина:

“Шла машина в снежной дымке,
Ехал Тёркин без дорог.
И держал его в обнимку
Хлопец - башенный стрелок.

Укрывал своей одежей,
Грел дыханьем. Не беда,
Что в глаза его, быть может,
Не увидит никогда...”

И ещё. Очень важным условием для любой артиллерии, а особенно противотанковой, является умение быстро и точно отличать свои танки от вражеских. Ведь открыть огонь по своему танку, всё равно, что в родного брата или любимого друга стрелять.

И все мы научились их различать при любом ракурсе, практически на любой дальности, едва “точка” превращается в “коробочку”, ещё пушку едва видно, а у нашего орудия хором: “Наш!” или “Фриц!” И поэтому не могу смотреть многие послевоенные фильмы, когда наши танки идут с намалёванными крестами и угловатыми фанерными башнями “под немца”. Сразу пропадает всякое доверие к фильму - неумелая бутафория.

Дальнейшие события смешались в памяти ещё тогда. Часов и календаря ни у кого у орудия не было, да и не нужны были они нам. Отчёт шёл по успехам нашего наступления. Все трудности принимались как должное, лишь бы гнать фашистов дальше.

Погода обычная для тех мест: небольшой мороз, не ниже 10-12С, редко до -15С, но почти постоянный ветер. Разной силы. На верху тягача нас сильно продувало, а укрыться ничем нельзя обзор должен быть круговым и непрерывным. Поэтому, на походе, едва колонна останавливалась, мы немедленно прыгали на землю и носами к радиатору тягача приятная теплота!

В прыжках с машины мы натренировались так, что прыгали, не глядя вниз, чуть ли не спиной вперёд, практически из любого положения. Отталкивались ногами и, как кошки, твёрдо становились на ноги.

Были частые оттепели, а это очень плохо. Пушка и мы покрывались грязью, одежда и обувь отсыревали, а сушиться было негде. С бритьём нас выручал Хромов раз в несколько дней, самого “заросшего” звал в кабину тягача и давал немного горячей воды из радиатора. 10-15 минут и человек выбрит и немного отмыт.

Спали урывками, едва ли 2-3 часа в сутки, да и то, когда было спокойно. В напряжённой обстановке вообще не до сна, а из-за частых переездов почти непрерывно долбили землю. На морозе, на мёрзлой земле уснуть невозможно через несколько минут начинают мёрзнуть ноги, и нужно энергично двигаться, чтобы согреться. В спокойной обстановке делали так: на щель-укрытие (а она шириной около полуметра, а длиной 1,5-2 метра) клали плащ-палатку, шерстяное одеяло (трофейное), плащ-палатку, одеяло и так 2-3 двойных слоя. Садились сверху и опускались вниз. В таком “коконе” тепло, и засыпали мгновенно. Спали так по очереди, по часу - полтора.

За всё время наступления (до ранения), мы раза 3-4 были в помещении. Но это были не тёплые дома, а сараи или чабанские глиняные домики. Едва входили, ложились на пол, ветра нет, и сразу засыпали. От нашего дыхания воздух немного прогревался, и ноги не мёрзли. У орудия оставался один часовой. Старшина, привезя обед и фронтовые сто грамм, не мог добудиться. Но по команде: “Подъём! Моторы!” мгновенно выскакивали наружу.

Несколько раз нас выводили в резерв (когда корпус, когда бригаду) от нескольких часов до суток (не больше!).

Первым делом чистили пушку. Не для парадного блеска, а проверяли все механизмы, смазывали, проверяли прицел. Ведь ездили мы почти непрерывно, а стреляли часто и помногу. По 20-30, а иногда до 70 снарядов на ствол - беглым огнём, т.е. с предельным темпом стрельбы.

Такая стрельба велась с закрытой огневой позиции (данные передаёт командир батареи с наблюдательного пункта), когда “накрывали” группу или колонну фашистов.

Обращались с пушкой «по хромовски» «на Вы», и она нам верно служила на расстоянии до 2-х км сбивали телеграфные столбы.

Не раз бывало так только кончили чистить пушку, а это занимает не меньше двух-трёх часов, как раздавалась команда: “Моторы!” и поехали... Даже поесть в полу-тепле, по-человечески, не успевали.

Научились сушить обувь и портянки не разуваясь. Разводили “костёр” на дне узкого окопа, из мелких щепочек от перегородок в снарядных ящиках и понемногу подбрасывали артиллерийского бездымного пороха. Один непрерывно поддерживает огонь, а остальные сидят, свесив ноги в окоп. 30-40 минут и портянки хрустят при переобувании. Такой “костёр” совершенно не давал дыма, и мы его порой разводили в 700-800 метрах от немецких позиций была бы спокойная обстановка. Короче говоря, мы, по образному определению Маслова, стали очень квалифицированными Любителями Костра и Солнца.

При такой подвижной, круглосуточной на свежем воздухе, жизни аппетит был неутолимым. Хотя фронтовой паёк достаточно питателен чувствовали мы себя бодро, силы не убывали, но есть хотелось постоянно. Наша походная кухня готовила еду два раза в сутки, ведь подъехать и накормить нас она могла только в тёмное время. Поэтому не было деления: первое-второе, а просто утром полный круглый двухлитровый котелок с густой, горячей и очень вкусной (!) полу-кашей и 900 грамм хлеба (дневная норма), и вечером, такой же котелок и дневная порция сахара. Фронтовые сто грамм привозили утром или вечером нерегулярно.

Всё привозимое съедалось немедленно, в течение нескольких минут. Замёрзшее уже не съешь, особенно хлеб. Ни при каком голоде замёрзший хлеб есть невозможно. И мы были довольны, когда вместо хлеба привозили сухари. Ибо сухари с сахаром самая надёжная еда при любом морозе!

Когда кухня не успевала за нами, то нам выдавали по плитке шоколада в день. Стограммовая плитка аппетита не уменьшала, оставляя лишь приятное воспоминание во рту. Поэтому в захваченных грузовиках, складах мы первым делом искали еду. Изредка в немецких грузовиках находили сушёный картофель и килограммовые банки тушёнки. Тогда пировали!

Хромов и один помощник из нас, в укрытии тягача разводили небольшой костёр и варили в ведре этот картофель с парой банок тушёнки. Несли ведро к орудию, садились в кружок три-пять минут ведро пустое и приятная тяжесть в желудках.

Хорошо помню немецкие солдатские булки (их дневная норма) чуть больше современных докторских булочек. Мы их отогревали за пазухой под шинелью и ватной курткой и грызли с сахаром.

Однажды, в первые дни наступления, нашли подбитые немецкие грузовики с мукой, облитой бензином. Но бензин нашему аппетиту не помешал. Из этой муки напекли, точнее, насушили, на ржавом железном листе лепёшек и даже угостили зашедшего на батарею уполномоченного Особого отдела нашего дивизиона. Он пару лепёшек съел, поблагодарил. А в этих лепёшках даже соли не было мука и топлёный снег, да и цветом они получились чуть темнее наших шинелей. Из белой муки...

Позже, когда немцы, удирая, бросали всё, вплоть до своей одежды, мы неплохо научились разбираться в немецких консервах. И ели уже не всё подряд, а с разбором.

Несъедобные вещи в немецких грузовиках, на складах и в штабелях ящиков в полу-закопанных укрытиях мы старались не трогать. К тому, чего не знаешь, лучше не прикасаться. Почти все мы слышали от участников финской войны, какие “сюрпризы” оставляла отступавшая финская армия весной 1940г. Табачные кисеты, красивые коробочки, безделушки и даже детские игрушки всё это взрывалось в руках и если не убивало, то сильно калечило, особенно руки и лицо. А случай на нашей батарее в первую же неделю наступления лишь подтвердил нашу осторожность.

Один из шофёров, лет около 30 (не юнец!), нашёл коробку с блестящими трубочками, около 10 см длины, наполовину чем-то заполненными. Как оказалось, это были запалы (взрыватели) для мин. Он заполненный конец отпилил, получился мундштук. Мы после удивлялись, как этот запал не взорвался раньше, ведь трубка внутри покрыта гремучей ртутью, а она взрывается при нагревании, трении и даже от небольшого удара. И едва огонёк первой цигарки дошёл до трубки она взорвалась у него во рту! Раскрошились зубы и кровавые звёздообразные полосы пошли по всему лицу! Видим, бежит от тягачей (они в укрытии) к медсестре на батарею. Всё лицо в крови, но глаза целые, моргает. Медсестра, увидев его, не удержалась:

Горе ты моё! Кто же тебя, непутёвого, такому научил?!

Перевязала. Выглядел он, как кочан капусты, остались лишь маленькие щёлочки для глаз.

А мы после посмеивались: вот будет после войны рассказывать о своём ранении, что небольшой снаряд в рот попал, но голова оказалась крепкой, только поцарапало...

Но такая жизнь это трудности по мнению послевоенных поколений, а тогда такие условия были обычными для многих, многих людей. Готовность секундная, настроение сверхрадостное! Ведь мы наступаем и бьём врага! А это главное! Остальное мелочи быта, и никто эти “мелочи” не принимал близко к сердцу. Даже тяжёлые, смертельные ситуации не снижали общего приподнятого жизненного тонуса.

Первые дни боёв. Речка Червлёная с очень широкой (3-4 км) и очень пологой речной долиной. Передовая по берегам реки. Наша батарея стоит на самом краю долины и вдруг нас перебрасывают почти к берегу. Разворачиваем орудия, закрепляем. Стоим на пологом спуске, позади горка, за нею лощина, где стали наши тягачи. До них 300-400 метров. До немецких окопов, как оказалось, было 400-500 метров. А позади них, в 1,5 км от нас, вдоль фронта идёт хорошая шоссейная дорога и по ней снуют немецкие машины.

Лейтенант Николюк спокойно показывает на шоссе:

Вон ваши цели. Действуйте!

В прицел (четырёхкратное увеличение) отлично видно всё. Первый снаряд перелёт. Чтобы быстрее пристреляться, навожу на телеграфный столб перебил его пополам. Немного уменьшаю прицел, навожу с небольшим упреждением в грузовик взрыв в кузове. Машины встали. Навожу в следующий грузовик взрыв в моторе. Следующий снаряд в мотор бронетранспортёра.

Думаю про себя: “Ну, сейчас батареей мы всех на шоссе “пересчитаем”! Но больше я выстрелить не успел, всё произошло в очень быстрые секунды: короткий свист и разрыв между колёс четвёртого орудия. Двое убитых, остальные ранены. Через 5-7 секунд второй взрыв у колёс третьего орудия убитых нет, но почти все ранены. Оборачиваюсь от прицела, а у орудия, кроме меня, только Тюрин и сибиряк. Остальные пошли за снарядами. Тюрин командует: “Убирай орудие!” Оба они приподнимают станины, а я забегаю впереди пушки под ствол и толкаю пушку. Покатили... Только потом мне стало страшно, ведь будь следующие выстрелы по второму и по нашему орудию, то снаряд попал бы точно в меня...

Потом уже выяснилось, что на наши выстрелы немцы выкатили вперёд 37-мм пушку (у себя “под носом” мы не смотрели, увлеклись “охотой” на шоссе), но успели сделать только два выстрела их тут же “срезали” наши автоматчики.

Втроём вкатили пушку (1.200 кг) на горку, с горки быстрее. Потом никто из нас на ровном месте, в спокойной обстановке не мог повторить этот манёвр втроём быстро катить пушку. Экстремальная ситуация силы «удесятеряются». Хромов уже подаёт тягач нам навстречу. С ходу прицепляем пушку, быстро забрасываем разгруженные ящики со снарядами в кузов тягача и трогаемся.

Немцы, видимо, решили нас «достать», вокруг начинают рваться мины. Отъезжая, видим, как справа у мотора тягача второго орудия разрывается мина... В расчёте того орудия был пожилой донецкий шахтёр. Крупный и грузный мужчина. Ему трудно было быстро взбираться в кузов тягача. Он лёг на правое переднее крыло (над колесом) и мина упала прямо на него. Своим телом он защитил мотор и остальных людей... Раненых не было, а шофёр потом долго отмывал машину...

Вернувшись на прежнюю огневую позицию, развернули орудия, сгрузили снаряды, тягачи ушли в укрытие, а мы (все, кто остался цел на батарее) сели на станины пушки, расстегнули шинели, сняли шапки и более получаса от нас шёл пар...

А один случай - до сих пор тяжело вспоминать.

На исходе ночи заняли огневую позицию. К рассвету стал подниматься туман и к утру он стал столь густым, что в нескольких метрах ничего не видно. Молоко.

Тут выясняется, что штаб дивизиона находится в 150 м от нас и остальные батареи дивизиона не дальше 200 - 300 м друг от друга.

Протянули телефонные линии, ждём.

Где передний край? Где наши автоматчики (пехота), которых мы должны поддерживать?

В такой ситуации карта не поможет. Командир дивизиона передал по батареям, чтобы были предельно внимательны - немцы могут оказаться очень близко. Мы это понимали сами. Разведчики и телефонисты взвода управления залегли редкой цепочкой вокруг батареи в 3-4 метрах от орудий. А мы приготовили личное оружие автоматы, карабины, ведь из-за пушки едва ли придётся стрелять, от прицела конца ствола не видно. А палить в “белый свет” не в традициях русских артиллеристов. Нас всегда учили, что артогонь должен быть предельно точным. Насколько это возможно в сложившейся обстановке. Ибо в точности главная сила артиллерии. Иначе, это просто дорогостоящие хлопушки, а не орудия. Пусть ты выстрелил чуть позже и враг успел отбежать, но снаряд попал точно в то место, где он был. А это сильно действует на вражескую психику. Вплоть до полной деморализации. Два - три точных попадания и у врага паника.

И вот в такой напряжённой ситуации к батарее подошли два немца. Без оружия. Совсем молодые. Их сразу же по телефонному проводу отвели в штаб дивизиона. Быстро допросили. Призваны в армию два месяца назад и сразу же отправлены под Сталинград. В часть прибыли ночью и до утра их оставили на кухне, помогать повару. Перед рассветом они вышли немного прогуляться (!), и ... вышли к нам.

Да-а-а! Немецкая кухня (тылы!) рядом с нами. А где боевые подразделения? Позади нас? Сбоку? Неуютная обстановка...

Больше у них нечего было спрашивать, ведь они даже оружия получить не успели, не то, что воевать. Дальше их нужно было отправлять в тыл, как обычно, а сейчас? Где наш тыл и как к нему пройти?

Командир дивизиона приказывает: “Расстрелять!”

Их приводят опять к нам на батарею, почти к нашему орудию, я сижу у прицела на станине и вижу в тумане их силуэты и слышу гомон:

Зачем их расстреливать, пусть отрабатывают, отстраивают, что разрушили у нас!

Подходят от других орудий и все о том же, что пусть живут и работают, а сейчас проследим за ними сами - не убегут. Я говорю Тюрину:

Уговори начальство, берём их на себя, пусть пока сидят у снарядных ящиков, ведь они сами понимают, без слов, что при малейшем сопротивлении им конец.

Маслов коротко:

Укараулим!

Тюрин к командиру батареи:

Ручаюсь, что они никуда от орудия не уйдут, а если будет очень круто, то они погибнут не позже нас.

Позвонили командиру дивизиона, а оттуда кратко:

Выполняйте приказ!

Отвели их в сторону, они пожали друг другу руки и повернулись лицом к автоматчику. Короткая очередь и всё... Наши ребята положили их в ровик и засыпали. Кто расстреливал не знаю, но не из нашей батареи.

Трудно нам было, война шла жестокая ведь до Сталинграда доотступали. Семьи многих из нас в оккупации, а оттуда весточку не получишь. Но ни у кого из нас не поднималась рука на безоружного.

Год назад, в ноябре 1941 г., в лагере военнопленных в селе Николаевка, под Таганрогом, мальчишка-садист, лет 17-18, в форме немецкого солдата издевался над беспомощными и слабыми от голода нашими красноармейцами. Меня чуть не пристрелил, я успел скрыться в толпе, так он после бегал по лагерю, выискивал. Я всю войну помнил его холодные, лютые глаза, да и до сих пор не забыл. И если бы он мне попался в годы войны я бы задушил его собственными руками! Не стрелял бы в него, не бил бы (я немного освоил бокс до войны), а именно задушил бы! Как гадину!

А этих двух молодых немцев было жалко.

Конечно, командир дивизиона знал больше нас об окружающей обстановке, да и ответственность на нём была потяжелее нашей за людей, за технику, за участок фронта, но все же, все же...

О готовящемся контрнаступлении танковой армии Манштейна мы были предупреждены и впервые столкнулись с этими танками у совхоза Терновый.

Большей частью, в степи сплошного фронта не было. Село у нас, село у немцев. Расстояния между сёлами от 20 до 40 км. От совхоза Терновый отправили вперёд батальон автоматчиков и один огневой взвод нашей батареи 2 орудия. Перед выступлением командир батареи нам сказал:

На этом участке действуют около двухсот немецких танков будьте очень внимательны! В танковом полку нашей бригады осталось три танка (по штату 60), их держат на самый опасный случай. Командир бригады передал, что если хоть один наш танк подобьют, то он грозит «перевешать» всех артиллеристов на их пушках.

Тюрин не удержался:

А зачем танки идут туда, где их бьют? Держались бы вместе с нами!

На эту риторику комбат только рукой махнул. Поехали.

В 1,5-2 км от совхоза автоматчики выгрузились, развернулись в цепь, и пошли вперёд. Мы медленно едем сзади, примерно в 600-800 метрах. Местность как застывшее море: гребень-впадина, гребень-впадина.

В очередной впадине Хромов останавливает машину и лезет в мотор. Оказалось, плохой контакт у свечи. Подкрутил. Это заняло не больше двух-трёх минут. Поднимаемся на гребень и видим: пять немецких танков Т-3 ходят взад-вперёд, а между ними бегают фигурки наших автоматчиков. Второе наше орудие шло слишком близко от цепи пехоты и, когда появились немецкие танки (они подошли сбоку по впадине), то тягач с орудием сдали назад в лощину и командир орудия не решился стрелять танки были в 300 метрах, и они не успели бы развернуть орудие. Но об этом они нам после рассказали.

Увидев такую картину, командир батареи выскочил из кабины тягача и, замахав руками, закричал: “ К бою!” Но мы уже сами разворачивали орудие.

Танки заметили нас, и в нашу сторону полетели первые снаряды от них. Противное состояние пять орудийных стволов против одного!

Мы развернули пушку, первый снаряд перелёт. От выстрела орудие отлетает метров на 20 назад сошники не закреплены в земле. Меня ударяет в лицо прицелом и сбивает с ног колесом пушки. Мгновенно вскакиваем, накатываем пушку вперёд и буквально “выгрызаем” землю под сошники.

Наши бронебойные снаряды трассирующие, полёт их хорошо виден и взрываются они только от удара в броню. Второй снаряд пролетает над башней, уменьшаю прицел вспышка в башне есть один! Навожу перекрестие по второму опять вспышка в башне готов! В третий танк снаряд попал в гусеницу, он завертелся на месте. Остальные два танка сдали немного вниз, в лощину, из них выскочили танкисты, зацепили танк с подбитой гусеницей и ушли по лощине.

Мы немедленно “вгрызаемся” в землю. Щели для себя, ниша для снарядов, окоп для пушки. Рядом разворачивается второе паше орудие. От совхоза подходят санитарные машины. Раненых несут, тащат на плащ-палатках. Раздавленные, с отдавленными ногами, не успевшие окопаться пехотинцы.

Потом нам рассказали: когда они разгрузились, то оставили в грузовиках вещмешки и почти все ручные гранаты не ожидали, что будет бой, место пустынное, а до следующего села 15-20 км. Внезапно появившиеся из лощины танки бить было нечем. Несколькими гранатами не удалось повредить. И танки пошли вдоль цепи, давя людей. Многие бросались между гусениц и, выскакивая сзади, хватались за танк и бежали за ним вблизи танка “мёртвое”, непростреливаемое пространство. Но в стёганках, шинели, ватных брюках, валенках, много не пробежишь, и люди падали под следующий танк...

Теперь уцелевших автоматчиков отводят в совхоз, они идут мимо нас. Один, видимо старшина, тянет волоком плащ-палатку со съестными трофеями из подбитых танков.

Тюрин попросил:

Друг, подбрось немного еды!

Тот, в ответ сердито:

Под танки нужно было идти за трофеями, а не здесь отсиживаться!

Тюрин “взорвался”:

Да эти танки вот из этого орудия подбили! Где бы вы сейчас были, если бы танки остались целыми?!

Тон сразу сменился:

Я же не знал! Берите, для вас не жалко!

Достаёт несколько банок консервов, хлеб, тюбики плавленого сыра и... бутылку вина(!)

Тюрин еду взял, поблагодарил:

Спасибо! А вино не нужно, сейчас не та обстановка, чтобы его пить.

Поговорили. Автоматчик рассказывает:

В башне дыра и два танкиста наповал. Так и сидят рядом. Во втором танке я не был, но дырка в башне такая же...

Подкрепились и додолбили самые необходимые укрытия, танки ушли, но 75-мм снаряды с их стороны летят. Метрах в двухстах впереди и правее наших двух орудий лежали ржавые остатки то-ли плуга, то-ли сеялки, и возле этой “железины” разорвалось больше всего снарядов, но ни одного прямого попадания.

Ранен командир батареи осколок в поясницу. Снаряд разорвался в 4-5 метрах от орудия. Мы сидим на станинах от пушки ничего, а он стоял в щели и, услышав свист летевшего снаряда пригнулся, спина оказалась чуть-чуть выше земли, и всё-таки попало...

В это время подошла санитарная машина. Мы его отвели под руки и сдали, не перевязывая, медсёстрам. Для перевязки нужно было раздевать, а на морозном ветру это опасно.

Командиром батареи стал лейтенант Николюк. Сижу на станине, у прицела. Остальные понемногу носят снаряды к орудию от тягача в лощине. Сибиряк не спеша несёт два снаряда подмышками и, когда он был в 12-15 метрах от орудия, между мною и им разорвался снаряд. За разрывом его не видно, но дым рассеялся стоит... моргает... делает один шаг... второй... пошёл... Я бросился к нему, а на нём ни царапины.

Последующий бой был жестоким, и хотя я видел в перекрестии прицела разрывы на танках, но не всегда это были снаряды нашего орудия. Били другие орудия и наши танки и, конечно, все старались поразить немецкие танки идущие впереди. Нам уже приходилось видеть подбитые немецкие танки с двумя - тремя “смертельными” пробоинами.

Стоим двумя орудиями отдельно, примерно в километре позади, почти у совхоза, стоят ещё два орудия нашей батареи, слева впереди, примерно в 1,5 км, рядом с шоссе идущем от фронта в совхоз, стоят два орудия другой батареи нашего дивизиона. Справа никого.

Вдали показались немецкие танки. Один, два... пять... после сорока перестали считать. Идут широким фронтом на большой скорости и сходу открывают огонь по нам. Примерно с полутора км отвечаем - первый танк задымился, второй завертелся. Большинство танков сворачивает на шоссе и идут по нему ещё быстрее не успеваю доворачивать ствол. Промах... Промах... Ещё один дёргается, останавливается и дымит.

От совхоза подходит группа наших танков, останавливается неподалёку и открывает огонь.

Слева немецкие танки уже обошли батарею - стрелять по ним из этого положения мы не можем. Смотрю направо - то же самое. А впереди не видно движущихся танков, только горящие.

Лейтенант Николюк командует:

Здесь мы уже только мишени! Меняем огневую позицию - отбой!

Подходит только один тягач, Хромова послали за снарядами. Второе орудие цепляем за крюк тягача, а наше крепим тросом у щитка второго орудия за ствол и противооткатное устройство. Правую станину у нас заклинило, она не сводится и торчит в сторону и вверх, как зенитка. Трогаемся, а мы, два наводчика, последними проверяем крепления, прыгаем на станины пушки у крюка тягача и держимся за борт, лицом друг к другу.

Но едва тронулись, как немецкие танки ударили по нашей сцепке из пулемётов. Наводчик второго орудия, молодой рослый сибиряк, возвышается над бортом. Я ему кричу: “Пригнись!” и рукой стараюсь пригнуть его голову, а он поднимает её выше.

Вдруг вижу: белый подбородок, а под ним всё красное, как салфетку повесил... И глаза недоумевающие... Тут наша сцепка спускается ниже гребня, я рукой стараюсь поддержать раненого, но он держится сам. Как оказалось, пуля, как ножом, прошла под подбородком не задев кости. Едва мы остановились, медсестра его перевязала, и он сам пошёл в совхоз к санитарным машинам.

Проехали 500-600 метров по лощине, ближе к совхозу, лейтенант Николюк командует: “К бою!” Разворачиваем орудия, накатываем их вверх к гребню и осматриваемся. С боков немецких танков не видно. Слева, невдалеке, стоят наши танки и ведут редкий огонь. А впереди всё поле заволокло чёрным дымом от горящих немецких танков.

Выкатываем пушки почти на гребень, закрепляем. Из башни ближайшего нашего танка высовывается по пояс танкист и машет рукой отбили немцев!

Нас возвращают в совхоз, и узнаём, что два орудия, стоявшие у шоссе, раздавлены. Наводчик одного из них подбил последний танк в 40 метрах от орудия, а снаряд из другого танка попал в прицел, и наводчику оторвало голову...

Немецкие танки раздавили остатки орудий, вертелись на одной гусенице над щелями, где укрывались уцелевшие артиллеристы, а обезглавленный труп наводчика немецкие танкисты облили бензином и сожгли...

Я не знал близко этого наводчика, но слышал, что это был кадровый артиллерист, прослуживший 2 или 3 года до войны, признанный мастер артиллерийского огня. Огромный парень гвардейского роста и комплекции. Сколько он подбил танков некому было считать, немцы по-своему оценили его подвиг...

И это был тот случай, когда самое высокое мастерство не спасает. Слишком много было танков, и стояли эти орудия на направлении главного танкового удара...

Вот вспоминаю и думаю: если бы мастерство наших воинов оценивалось ненавистью противника... Много было бы у нас, ныне безвестных и из них много погибших героев имевших право на высокое отличие “Вражеской ненависти” или даже “Лютой ненависти”...

Ведь был же у Гитлера (он сам провозгласил!) личный враг командир балтийской подводной лодки капитан 3 ранга А. И. Маринеско.

У этих орудий находился Нач.Арт бригады и ещё какие-то командиры. И когда танки стали давить орудия, многие бросились в сторону, но укрыться негде. Они перебежками старались добраться к совхозу, но не всем это удалось. Медсестре той батареи, весёлой жизнерадостной 19-летней девушке раздробило ногу выше колена... Её дотащили к совхозу на плащ-палатке.

Нынешние современники! Если она осталась жива, то представьте её дальнейшую жизнь...

На следующий день к нам на батарею пришёл комиссар дивизиона, поговорил, рассказал о последних событиях в мире и на нашем фронте, а затем, подойдя к нашему орудию с усмешкой спросил:

А вы тоже вчера бегали?

Тюрин мгновенно: “Да мы...”, но комиссар его перебил:

Ну-ну! Не кипятитесь! Я всё знаю. У нашего дивизиона уже довольно большой счёт и ваше орудие не из последних! Всё учтём!

Тюрин смутился, а мы промолчали это не та тема, которую обсуждают с начальством. Мы, конечно, вели свой счёт, как и каждый воюющий, но начальству виднее, кто чего стоит.

Дальше бои под станцией Жутово, и уже не помню, у каких пунктов. Нас бросают сходу, часто впереди пехоты танки горят, а за ними выползают следующие. Так у меня и осталось ощущение непрестанного многодневного боя стрельба с непрерывно меняемых огневых позиций. Казалось: и степь, и снег всё горело!

Погиб командир взвода управления мл. лейтенант (фамилия украинская, но точно не помню), 19 лет... Принесли его ребята с наблюдательного пункта (НП) на батарею на плащ-палатке. Старшина говорит:

Мне приказано сдавать всю одежду погибших, вплоть до нижнего белья.

Мы все возмутились реплики во все высокие адреса были слишком горячими, и все были единодушны - хоронить в полной одежде.

Старшина коротко сказал:

Хороните, как хотите, а с начальством я сам буду разговаривать.

А ведь был такой приказ и действовал...

Недалеко от орудий вырыли мы яму, завернули его в шинель и плащ-палатку, насыпали холмик, поставили крестиком доски от крышек снарядных ящиков, написали его фамилию, имя, отчество, даты рождения и гибели. Трижды выстрелили из автоматов, постояли и пошли к орудиям. А потом переезд на новую огневую позицию (ОП), а могила осталась и сохранилась ли? Этого никто из нас не знал...

Дальше по «Тёркину»:

«С мелкой надписью фанерку
Занесло сырым снежком».

26.ХII.98 г. Выписка из документов 4-го Гвардейского Сталинградского Механизированного Корпуса (ГСМК) в Центральном Архиве Министерства Обороны (ЦАМО), г. Подольск Московской обл., фонд № 3329, опись № 2, дело № 2, лист 14:

«Командир взвода управления Артдивизиона 62 Мех. Бригады мл. л-т Пилипенко Степан Гаврилович, 1923 года рождения - убит 17.ХII.42 г. Погребён у северо-восточной окраины с. Жутово I-й.» Наверное, это он, хотя номер батареи не указан.

С 2-го по 5-е мая 1995 г. я был на встрече ветеранов в этих местах. В районе Жутово (сейчас это райцентр - посёлок Октябрьский) братских могил много, но ни на одной я не нашёл фамилии Пилипенко С.Г.

Я сказал об этом директору районного музея, дал номера дел ЦАМО и текст, что бы внесли на памятные доски у братских могил эту фамилию.

Это одна из многих потерянных могил. Дощечки упали, холмик сравнялся, и никто не знает где она, и перезахоронение невозможно сделать... А в деле примерно указаны места боёв.

Так мы не раз видели, насколько страшен для врага залп “Катюш”. Вдалеке показываются немецкие танки 10, 20... Стоим, ждём, танки ближе, а у нас приказ: “Не стрелять!” И вдруг позади нас рёв моторов и почти рядом с нами в открытую, выстраивается шеренга “Катюш”. И с низко наклонённых направляющих со свистом и гулом слетают огненные стрелы. До немецких танков 1,5-2 км и все они окутываются чёрным дымом разрывов. Даже на таком расстоянии чувствуем, как дрожит земля. Немногие немецкие танки уходят назад из этого ада.

А однажды видели залп “Ивана Грозного” - даже нас, артиллеристов, поразило это внушительное зрелище!

Меняя огневую позицию, проезжаем по краю широкой речной долины и на середине её видим в продолговатых, около 2,5-3 м длиной, ящиках лежат трубы со стабилизаторами и “набалдашниками” (величиной с человеческую голову). Прямо в ящиках приподнимают эти “головки” на подставки (как у ручного пулемёта). При спуске эти снаряды медленно (по сравнению с “Катюшей”), поочерёдно летят наклонно вверх с шипением и шлейфом дыма. Один снаряд зацепил стабилизатором ящик, из которого он вылетел и потащил за собой. С высоты 10-15 м ящик оторвался и упал на землю. Тут мы поняли смысл фронтового немецкого фольклора: “Русс Иван сдурел - заборами бросается!”

Эти снаряды, как нам после объяснили, делают при разрыве воронки в виде колодца до 2 м глубиной(!). Никакое фронтовое укрытие не выдержит!

В одном месте, при подъёме на горку, наш тягач забуксовал. Мы его дружно стали подталкивать. Метрах в 50 от нас, чуть ниже стоят плотным кругом 10-12 красноармейцев, их командир что-то им объяснял. Вдруг свист и мина падает прямо в середину круга... Дым рассеялся все лежат, кровь, клочья... Мы единым духом чуть ли не на руках “вынесли” тягач с пушкой на горку...

Уже из послевоенной мемуарной литературы я узнал, что в это время, позади нас, разворачивалась 2-я Гвардейская Армия под командованием Р. Я. Малиновского. Действия этой армии описаны в романе Ю. В. Бондарева “Горячий снег”. И когда она прочно врылась в землю, нас отвели. Наша бригада выходила уже из “мешка” (полу-окружения).

В то время мы уже не боялись ни полу-окружения, ни полного окружения. Мобильной и большой силой был наш корпус. Да и наступление мы начали с немецкого тыла. Помню последний момент выхода из полу окружения: разбитая фронтовая дорога идёт через ручей, многие машины буксуют по ручью. У дороги стоят командир и комиссар бригады и энергично, как бы подталкивают руками: «Быстрей! Быстрей!»

Потом стало поспокойнее, мы часто подолгу (до суток) не меняли огневых позиций.

В одном месте, над огневой позицией, на бреющем полёте пролетел “Мессершмитт”. Видим, разворачивается и снова заходит на нас. Не стреляет, но летит очень низко. Потом ещё, ещё раз.

Все заволновались, и Тюрин просит командира батареи:

Дайте выстрелить, ведь в упор на снаряд летит!

Разрешили один снаряд. Но я не выстрелил. На какую-то долю секунды опоздал нажать на спуск орудия. А больше он не пролетал. Дело в том, что при многократной стрельбе по движущимся целям вырабатывается интуиция чувствуешь сам, без расчётов, какое взять упреждение и в какой момент вы выстелить. Чем больше практика в стрельбе, тем точнее это чувство попадёшь или не попадёшь.

А однажды было так. Стоим на закрытой огневой позиции. Надвигаются сумерки, а днём мы пристреляли несколько целей. И вдруг команда:

Цель номер три! Первому один снаряд огонь!

Выстрелили. Небольшой доворот ещё снаряд. Затем команда:

Батареей, двадцать снарядов (на орудие) - беглый огонь!

Выстрелили, но беспокоимся при выстреле у пушки большой факел из ствола, а уже почти темно, до передовой 1,5 км и факелы будут немцам хорошо видны. Потом 25 снарядов беглый огонь! Ещё 25 и “Отбой!”

Мы быстро убираем гильзы, несём снег под ствол орудия там большая проталина.

Сидим у щелей-укрытий, как бы не “сыпанули” нам в ответ минами. Через час-полтора пришёл с наблюдательного пункта командир батареи мы к нему:

Зачем так много в потёмках стреляли?

А он улыбается и говорит:

Ну, молодцы! Отлично отстрелялись!

Рассказал, что днём пристреляли перекрёсток дорог в 1,5 км от передовой (от нас 3 км), а вечером к перекрёстку подошли с двух сторон две большие немецкие колонны: грузовики, бронетранспортёры, танки. И при первых же разрывах наших снарядов там поднялась паника. А снаряды всей батареи ложились очень точно было много прямых попаданий и машины, танки стали гореть и сталкиваться друг с другом. Обе колонны практически уничтожены, мало кто уцелел. Так что немцам не до поиска нашей батареи, им бы до утра увезти, что осталось.

А потом снова наступление. Несколько дней мы просто ехали с небольшими остановками. И вот уже Ростовская область. Движемся на Котельниково. В нашем расчёте подводим (для себя) итог боёв по Сталинградской области. Получается, что нашим орудием подбито: танков 9 или 10, машин больше, 3 или 4 бронетранспортёра. Всё это только прямой наводкой. А с закрытой огневой позиции это в донесениях командира батареи на всех.

Тюрин гордится наше орудие держится дольше всех. Почти все целы, погиб только Маслов и то не в бою, а случайно. У других орудий осталось по два-три человека из тех, кто начинал наступление, остальные из пополнения.

29 декабря. Я хорошо запомнил этот солнечный день, накануне ранения. Едем колонной по ровной дороге, я сижу со старшиной батареи на станинах орудия, и радуемся Ростов всё ближе. А за Ростовом станица Синявская, где родился мой отец. Я про себя думаю, что уже недалеко родина моей матери станица Пролетарская, а дальше нас могут бросить наперерез немецким войскам на Кавказе. И вдруг повезёт, и мы первыми войдём в Армавир, и на мою родину станицу Коноково. Пожалуй, это самая высокая честь на войне войти освободителем в родной дом!

Вечером, уже в потёмках, останавливаемся в Андреевке. Название точно не знаю, где-то юго-восточнее Котельниково.

Командир батареи приказывает развернуть орудия и вырыть укрытия. Мы все недовольны, противника весь день не видели, зачем разворачивать орудия? Дом рядом, поспать бы!

Но, приказ! По очереди спим и долбим щели. Перед рассветом все собираемся у орудия, проверить и наладить маскировку, одно из главнейших дел на войне. Это привычное дело и выполняется без всякого приказа или напоминания.

Понемногу рассветает. Осматриваемся, стоим тремя орудиями у довольно крутого спуска к реке. Четвёртое орудие было неисправно и над ним, в укрытии, хлопотали арт-мастера. С двух сторон, сбоку дома, сад. Противоположный берег пологий и прямо перед нами, в 600-800 м, чуть ниже, колхозный двор и на нём в беспорядке стоят комбайны, сеялки, трактора. Видимо всё поломанное. Мы просто не обратили внимания на это скопление. Тишина.

Я стал возиться у прицела проверять, протирать. Сижу один остальные пошли греться в ближайший дом. Посмотрел в прицел и вижу среди этой сельхозтехники немецкий танк! Стоит неподвижно. Глазам не верю!

Мимо орудия проходит лейтенант (из автоматчиков) и говорит мне:

Почему не стреляете? Там же танки!

Снова смотрю в прицел и вижу, как между этой сельхозтехникой лавируют ещё танки. Как оказалось, их было пять.

И немецкие танки, с места, первыми открыли огонь по нам из пушек и пулемётов. Подбегает расчёт, первый наш выстрел над танком. Навожу ниже вспышка попал! Навожу на другой, а их очень плохо видно, как потом оказалось, некоторые танки стреляли сквозь эту технику наружу торчала только пушка. От наших разрывов там поднялась пыль, дым и трудно различать куда стрелять. А они нас на горке хорошо видели.

Я видел ещё два разрыва наших снарядов, но танки стояли на месте и не определишь подбил или нет. Вдруг резкий запах сгоревшего тола и я правым глазом ничего не вижу, вытаскиваю правую руку из рукавицы, а она вся в крови. Опять, как и летом, в излучине Дона, разрыва не услышал и боли не почувствовал. Только резкий запах тола и увидел кровь на себе.

Старое правило “своей” пули или снаряда не услышишь, свистят уже пролетевшие, поэтому бесполезно пригибаться от их свиста. Нужно просто беречься воюя, держаться как можно ближе к земле, щитку орудия, корпусу танка любому укрытию. А вот “свою” мину или бомбу можно услышать они летят медленно. У той бомбы, что меня контузила в сентябре 1943 на реке Молочной, я слышал и свист, и разрыв. А потом сразу мрак и тишина.

Снаряд разорвался между колёс орудия, чуть впереди, и осколки от него - сквозь щель между щитком и осью колёс по ногам, над коленом, низ шинели почернел от ожога, один осколок в правую кисть и три осколка в прицельное окошко щитка вокруг правого глаза и глаз сразу залило кровью.

Поворачиваю голову к расчёту, Тюрин кричит:

Беги в дом на перевязку! и становится на моё место у прицела.

Метров 150 до ближайшего дома я сгоряча сумел пробежать, но за порогом упал. Прибежала медсестра, втащила меня в комнату и всё перевязала.

Снаружи непрерывная стрельба пушки, пулемёты, автоматы. В другой комнате, за печкой, несколько женщин громко молятся.

Немного полежав, сообразил, что оружия у меня никакого нет, и из наших никого нет. Что там снаружи делается? Попытался подняться не могу, и ноги выше колен забинтованы, я не могу натянуть на себя ватные штаны. Правая кисть забинтована, осколок застрял в мякоти у основания большого пальца руку больно шевелить. Левой рукой кое-как подтянул, но подняться не могу, ноги не держат. Я на левой руке и локте правой добрался ползком к двери, открываю её, а снаружи, у угла дома рвётся мина. Вылез бы чуть раньше наповал бы сшибло.

Вижу несут Тюрина, подвигаюсь от двери, его кладут на пол и медсестра его перевязывает режет на нём шинель, ватник, гимнастёрку, брюки. Перевязав, говорит:

Перебита нога, левая рука в двух местах.

Снаряд попал в левое колесо пушки, и она разбита.

Несут ещё ребят от других орудий. Разбито третье орудие. У наводчика весь левый бок в крови. Медсестра со слезами говорит:

Как же его перевязывать - у него всё разворочено!

Но перевязала, раздев почти совсем. Он лежит, молчит, моргает.

Стрельба утихла. Подносят остальных раненых. Всего 12 человек. Убит один красноармеец Терцин. До последнего момента не отходил от орудия, подавая снаряды...

Я не знаю, чем он убит пулей или снарядом, но наверняка переборол себя, не пригибался, а стоял у снарядных ящиков в 3-5 метрах позади орудия, где щиток почти не защищает...

От нашего орудийного расчёта остались двое Яхин и 18-летний замковый.

Оказалось, немцы устроили засаду, и с рассвета, много автоматчиков, при поддержке пяти танков, начали контратаку. Её отбили, все пять танков сожгли, но дорогой ценой много раненых и у наших автоматчиков.

Нас осторожно укладывают в кузов тягача нашего орудия. Шофёр другой, Хромова давно от нас перевели. Сверху накрывают шинелями, ватными “конвертами”, ведь некоторые из нас почти совсем раздеты.

Подходит лейтенант Николюк. Молчит, взглядом прощаясь с каждым из нас. Потом говорит:

По дороге ехать нельзя она обстреливается пулемётами. Немцы закрепились по берегу реки.

А дорога идёт по высокому берегу речной долины.

Несколько километров нужно ехать в объезд, по мёрзлой пахоте. Шофёр, через каждые несколько минут останавливается, заглядывает к нам в кузов, говоря:

Ну, ребята, потерпите ещё немного! Тяжело вести машину...

Из кузова кто-нибудь подаёт голос: “Езжай дальше...”

Но вот нормальная дорога, первый полевой госпиталь, где нас сгружают и разъединяют. Отправляют дальше, от госпиталя к госпиталю в зависимости от ранений.

Снова над нами хлопочут медсёстры, почти без сна и отдыха - круглые сутки!

Примерно в конце января я встретил среди раненых красноармейца из нашей батареи с гвардейским значком. Он говорит:

Все бригады теперь Гвардейские, а корпус - Гвардейский и Сталинградский!

Спрашиваю:

А сколько “стариков” в батарее получили гвардейские знаки?

Отвечает:

Пятеро...

А в начале наступления в батарее было 55 человек...

Но для меня, как и для остальных раненых, это было уже прошлое, другая часть...

Ведь вернуться во время войны из госпиталя в свою часть рядовому или сержанту было почти невозможно. Особенно после тяжёлого ранения. Выздоровевшие из госпиталей формировались в маршевые подразделения и направлялись туда, где они были немедленно нужны.

Никакая боевая часть не могла ждать полного выздоровления своих бойцов она была бы просто небоеспособной. Возвращались в свою часть только офицеры, да и то не всегда.

Но вот раны заживают можно вставать, ходить. И уже хирург отбирает у меня палочку, говоря:

- Учитесь ходить самостоятельно, война ещё не кончилась - фашистов надо добивать быстрее.

После выписки, по пути на фронт, часто встречал лозунг:

Будет гордостью столетий
Год Победы - сорок третий.

Да, с сорок третьего года мы шли только на запад!

Много ещё было больших и малых наступлений. Тяжёлые бои, бомбёжки, прорывы - вплоть до безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Но всё это было потом.

А неудержимое движение наших войск на запад началось от берегов Волги 19 ноября 1942 года!

А через 40 лет, в начале октября 1982 года, я случайно нашёл свою бригаду и на свой запрос немедленно получил ответ от бывшего командира нашей 62 (впоследствии 15 Гвардейской) бригады Генерал-майора танковых войск, Героя Советского Союза Александра Михайловича Овчарова.

Наша бригада существует поныне, в ней служат молодые ребята, в сентябре 1982 года был большой сбор, посвящённый сорокалетию со дня формирования бригады. Очень сожалею, что не знал об этом и не попал на сбор.

Так что опять помогли танкисты. Нашёл я Московскую группу ветеранов нашего корпуса и председатель Совета Ветеранов бывший командир 36 Гвардейской танковой бригады Гвардии полковник Пётр Семёнович Жуков вручил мне в торжественной обстановке знак Ветерана корпуса. Под его руководством мы, группа ветеранов, ездили в августе 1984 года в Молдавию на празднование 40-летия её освобождения.

В этой поездке мы в полной мере ощутили радушие и гостеприимство трудолюбивых и щедрых местных жителей, живущих на цветущей и ухоженной молдавской земле. Это было очень радостно видеть.

Но, к сожалению, пока никого из нашей батареи не нашёл...


28 апреля 1985 г.



Немного добавлю про Сталинград, о том, о чем до сих пор не пишется.

После того, что я описал, я лежал в госпитале в г.Ленинске, 60км за Волгой, Лежал на частной квартире, хотя под госпитали были отданы школа, клуб, помещение церкви и все это было забито ранеными, да и частные квартиры - тоже.

Со мной на этой квартире жили - врач-рентгенолог госпиталя, капитан медслужбы и трое шоферов штаба Сталинградского фронта. Здоровые мужчины средних лет, они по несколько дней ездили, а возвратившись, выпивали втроем залпом бутылку водки и спали по 10-12 часов не шелохнувшись

Они много рассказывали о своих поездках. Иногда возили Н.С.Хрущева на аэродром.Он часто, чуть-ли не ежедневно летал с докладом к Сталину и всегда был очень хмурый т.к. не знал вернется-ли назад

Эти шофера очень не любили ездить по Сталинграду (после 2.02.1943г. когда закончилась стрельба) - стояла невыносимая вонь от оттаивающих и разлагающихся трупов и останков погибших. Долина реки Царицы была завалена трупами и по ним, как по мосту, проходили машины и даже танки.

Останки погибших (буквально “клочья”) часто невозможно было собирать и их сгребали бульдозерами и складывали в братские могилы. Наши или немецкие - никакой возможности не было разбирать их

Меня выписали из госпиталя 13 марта 1943г. и тогда еще продолжалась мобилизация населения (в Ленинске и других местах) для уборки трупов в Сталинграде

Сам видел, что от Средней Ахтубы до Сталинграда (30 км) вдоль дороги через 3-4 метра лежали трупы замерзших немцев, уже военнопленных

Я хотел заехать на Нижний Поселок СТЗ, это самая северная часть Сталинграда, посмотреть, что осталось от нашей квартиры и школы. Но шофера меня отговорили, сказав, что опасаясь возникновения какой-либо эпидемии (вплоть до чумы) вокруг города уже созданы контрольно-пропускные пункты и если возникнет хоть один случай заболевания, то из города НИКОГО не выпустят.

А Нижний Посёлок СТЗ немцы захватили еще в августе и он остался почти весь целым. Именно там они вышли к берегу Волги. Нашим войскам было не до него, все силы уходили на защиту центральной части города

Немцы сбрасывали окруженным на парашютах мешки по 60 кг с высококонцентрированной пищей: шоколад, сухое молоко, какао, мясные консервы и т.д. При этом сильно “промахивалмсь”, много падало в Волгу, за Волгой, а один даже упал в огороде соседнего дома в Ленинске. Хозяева его быстро убрали

Отдельные немецкие солдаты, найдя такой мешок, затаскивали его в подвал, содержимого хватило бы на несколько месяцев, нужна была только вода. Вот они сидели, как “мыши в норке”, вылезая только за снегом. Разводили небольшой костер в подвале (щепок в развалинах было много) и вот по дыму их находили до марта и позже. Ведь в сплошных развалинах вход в подвал был незаметным. Специальные группы наших солдат искали их и буквально “выковыривали”. Они даже не отстрелвались, оружие побросали

Когда их находили, то картина была жуткая - это были уже не люди, все в грязи и нестерпимая вонь, ведь и “столовая” и “туалет” были рядом, т.к. они боялись далеко отходить. Даже простые русские мужики-солдаты плевались видя этих бывших "сверхчеловеков” и рассказывали о них с омерзением и неохотой. Никакой, абсолютно никакой, санитарии.

Врач-рентгенолог вечерами рассказывала, что такого потока раненых, только от 62 Армии не было ни от какого фронта, ни в 1941г., ни летом 1942г. Врачи-хирурги работали почти сутками без отдыха, на пределе физических возможностей.

Нынешний город, особенно прибрежная его часть, стоит (без преувеличения!) на крови и костях погибших, ведь бульдозером и даже лопатой гниющие останки до мелочей не соберешь.

17 июля 2001 г.



ПРИЛОЖЕНИЕ

Центральный Архив Министерства Обороны (ЦАМО) РФ,
город Подольск

Выписки из документов 4-го Гвардейского Сталинградского Мех. Корпуса (ГСМК)

Фонд № 3329, опись №2, дело по описи №2

Лист 10

“Гвардии красноармеец Хромов Кузьма Андреевич награждён медалью “За отвагу” 2 февраля 1943 года”. “... присвоено зва-ние Гвардии младший сержант 12 марта 1943 года”.

Лист 57

“Командир 3 батареи Артдивизиона старший лейтенант Толкачёв Сергей Васильевич ранен в бою под совхозом Терновый 13 декабря 1942 года”.

“Заместитель командира 3 батареи Артдивизиона лейтенант Николюк Пётр Митрофанович ранен в бою на переправе Маныч 18 января 1943 года”.

Фонд № 3430, опись № 1, дело по описи № 267
Лист 50

Политдонесение за 12 и 13 декабря 1942 года

“В ночь с 12 на 13 декабря бригада (62-я) получила приказ командования 13 Танкового (вернее Механизированного) Корпуса выйти в район совхоза Терновый и к утру занять оборону, что и было выполнено.
В 11 часов 13 декабря бригада 2-м и 3-м батальонами перешла в наступление в направлении населённого пункта Чилеково.

Противник перешёл в контрнаступление в количестве 19 танков при отсутствии немецкой пехоты.

3-й батальон из-за нераспорядительности командира батальона очутился в невыгодном положении при отсутствии противотанковых средств и зажигательных бутылок, что дало возможность безнаказанно на ровной (?) местности немецким танкам расстреливать огнем и давить гусеницами бойцов 3-го батальона, который понёс большие потери.

Несмотря на такую тяжёлую обстановку, в которой нахо-дился личный состав батальона, ни один боец не дрогнул перед фашистской бронёй, все как один заявили: “Умрём под гусеница-ми, но не оставим поле боя!” Бойцы ПТР вели ураганный огонь и подбили 2 немецких танка и почти все геройски погибли.

Один немецкий экипаж был уничтожен нашим автоматчиком, и танк был остановлен, немцы не выдержали упорства наших бойцов 3-го батальона и, потеряв три танка, вынуждены были отступить.

Танки нашей бригады не могли оказать помощь 3-му батальону из-за отсутствия масла (какое масло (?), если было всего 3 танка).

11 танков 41-го танкового полка (ТП) прибыли на поле боя после того, когда уже немецкие танки скрылись в балке.

3-й и 2-й батальоны перешли к обороне и находятся: 3-й западнее совхоза Терновый - 4 км в районе колодца. 2-й батальон - у кургана +1,7 , левый фланг, 1-й батальон - правый фланг - южнее колодца 2 км.

В 16 часов противник вторично перешел в контратаку в ко-личестве 13 танков, прошёл боевые порядки 2-го батальона, кото-рому не нанёс вреда, т.к. они уже закопались в землю, и наткнулся на нашу артиллерию, которая своим огнём приостановила его движение. Навстречу немецким танкам вышли наши 7 танков 41-го ТП, которые вели бой 1 час 15 минут. Немецкие танки вынуждены были отойти на прежние позиции.

2-й батальон, так же, как и 3-й батальон при атаке немецких танков, во главе с командиром 2-го батальона капитаном Тагировым, заявили: “Умрём, но не оставим поле боя!” Что и было с честью выполнено”.

Начальник Политотдела 62 МБ Старший батальонный комиссар (подполковник) Савёлов

Вот прочел я это политдонесение и не узнал этого памятно-го для меня (да и всех нас, бывших в нём) боя, насколько в нём мало правды. А уж когда танки давят гусеницами людей, то им никак не до высокоторжественных слов...

Политдонесения писались в тылу, человеком не принимавшем участия в этом бою, в сравнительно спокойной обстановке, тогда в них вставлялись высокие слова.

А командованию такого высокоподвижного соединения не всегда были время и возможность составлять подробные боевые донесения. И вот оказывается, что в государственном архиве об этом времени есть только такие мало правдивые документы. А ведь по ним работают, и будут работать историки, изучающие кровопролитнейшую битву под Сталинградом...

Лист 63

Политдонесение от 22 декабря 1942 года

“В части, где зам. командира по политчасти старший лейтенант Карнаухов за последнее время улучшилась агитационно-пропагандистская работа. Большой популярностью пользуется коммунист агитатор т. Портнов. Будучи наводчиком противотанкового орудия, он при наступлении немецкой пехоты, при поддержке 30 танков не растерялся, проявил исключительную стой-кость и живым словом поддерживал бойцов, из своего орудия от-крыл ураганный огонь по противнику, в результате чего 2 танка были сожжены и 2 подбиты. Атака была отбита. Подносчик снарядов т. Замина говорит: “Наш агитатор Портнов не только словом, но и делом показывает, как надо бить немецких оккупантов”.
Тов. Портнов удостоен правительственной наградой - меда-лью “ За боевые заслуги”.
Ст. бат. комиссар Савёлов


А, в статуте ордена Отечественной войны (введен 20 мая 1942 г.) записано, что этим орденом награждаются:

• орудийный расчет, подбивший 3 танка 2 танка

• командир орудия и наводчик 1-й степенью 2-й степенью

• остальные члены расчёта 2-й степенью медалями

А медаль «За боевые заслуги» - это самая первая (низкая) ступенька в боевых наградах.

8 февраля 2000 года

Спасибо, очень интересно!

Спасибо Вам.

Спасибо большое.