Мама.

Тишину разорвал собственный крик. Не крик — стон, вырвавшийся из самого нутра, хриплый и чужой. Сердце бешено колотилось. Слева в груди было ощущение холода. Я лежал, уставившись в потолок, еще не понимая, где я. Рядом, под теплым одеялом, спала Марина. Мое пробуждение было таким резким, что она повернулась и прошептала сквозь сон: —Ты чего? —Ничего, — выдавил я, и голос все еще дрожал. — Просто сон. Страшный сон. Она кивнула, не открывая глаз, и через мгновение ее дыхание снова стало ровным. А я остался наедине с ледяным ужасом, который медленно отступал, оставляя после себя стыд и щемящую тоску.
Мне пятьдесят два. У меня трое взрослых дочерей, седина на висках и ответственность за кучу людей на работе. Я тот, кто решает проблемы, а не кричит от страха во сне. Но я кричал. И кричал я не «помогите», не «Господи»… Я звал маму.
И сюжет сна тут же накатил снова, яркий, как вспышка.
Зима. Глухой переулок где-то на окраине памяти. Сугробы, искрящиеся под тусклым фонарем. И я стою возле старой, облупленной трансформаторной будки. Гудящей. От нее исходит низкий, зловещий вибрационный гул, от которого ноет в груди.
Я что-то ищу в кармане, поворачиваюсь — и чувствую, как моя шерстяная рукавица намертво прилипает к одной из вертикальных медных шин, торчащих из пола. Ледяной холод мгновенно прошивает ткань и кожу. Я пытаюсь дернуть руку — нет. Рука приморожена.
Паника ударила в голову, горячая и слепая. Второй рукой я хотел оттолкнуться, но мои пальцы замерли в сантиметре от другой шины. Этоже верная смерть- она была под напряжением.
Я почувствовал, как меня начинает медленно, неумолимо тянуть вперед. Невидимая сила, исходящая от гудящих шин, притягивала меня. Моя примороженная рука служила якорем, не дающим упасть, но именно он и передавал мне эту жуткую силу притяжения. Я попытался упереться ногой — ботинок скользнул по обледеневшей стенке. Куда ни ткнись — везде смерть. Везде этот гул, это треск, этот холодный металл, жаждущий прикосновения.
И тут страх достиг такого накала, что перешел в чистое, животное ощущение конца. Мысли остановились. Осталась лишь пронзительная, вселенская потребность в спасении. И она вырвалась наружу сама, мимо разума, мимо возраста, мимо всех приобретенных за жизнь условностей. Из моей груди вырвался крик, от которого сжалось все внутри:
— Ма-а-ма!
И я проснулся.
Я лежал и смотрел в потолок, все еще слыша эхо своего голоса в ушах. Этот детский, беспомощный вопль. Я пытался вспомнить, когда я звал ее в последний раз. По-настоящему, отчаянно. В болезни в десять лет? Когда тонул? Не мог вспомнить. Кажется, никогда с тех пор, как стал взрослым.
Рядом тихо дышала Марина. Моя женщина. Но в тот миг абсолютного ужаса мое подсознание выбрало конечно не ее, не Бога, не друзей. Оно нырнуло так глубоко, в самые потаенные пласты памяти, где единственным и безусловным спасением была она. Та, что приходила на крик из кроватки, отгоняла серых волчков и одним прикосновением руки делала любую боль меньше.
Мне стало неловко. Стыдно за свою слабость, выставленную напоказ во сне. Но потом стыд ушел, сменившись странным, горьким умиротворением.
Я тихо встал, прошел в гостиную, взял телефон. На часах было три ночи. Я нашел ее номер в списке контактов. «Мама». Позвонить сейчас я не мог — разбудил бы. Но я послал мысль. Мысль о том, что она есть. И пока она есть, где-то в самом основании моей жизни, моего существа, лежит несокрушимый камень. Опора, которую не заменить ничем.
И я представил, что ее сон сейчас спокоен и легок. И что, может быть, совсем неважно, сколько тебе лет — пять или пятьдесят два. Важно лишь, что в мире есть кто-то, кого ты можешь позвать самым первым своим словом. И этого уже достаточно, чтобы чувствовать защиту. Даже если этот крик так и останется во сне.

Тема скрыта, т.к. её содержание не нравится большому количеству пользователей. Открыть содержание

Сергей, Киров, 51 год.