Перед вами мемуары моего отца. Этот кусок писался моим отцом, достаточно долго, без малого 17 лет.
Сегодня, (наконец-то!), я "довёл его до ума" (оцифровка, правка и т.д.)
Специально не публикую никаких фотографий, ибо как принято писать на каком-то идиотском языке, здесь "многа букафф". Букв, здесь, действительно, очень много, но "дорогу осилит идущий". Кому интересно -- тот дочитает до конца.
"ГдеПапа" - это первый сайт, и наверное, он останется единственным, где я это опубликую...
Два слова, от себя лично: всё, что вы прочтёте, я слышал с "младых ногтей". В противовес полемике, разыгравшейся в моей теме, про продажу бюстов нацистских преступников... Ибо, нацизм, в основе своей, преступен....
Ну, и для неокрепших умов молодого поколения
Итак, читайте...
В излучине Дона,
июль 1942 г.
Каждый человек всю жизнь помнит место или город своих семнадцати лет. Для меня - это Сталинград. Наша средняя школа № 4 имени М. Горького стоит на Нижнем Поселке СТЗ над крутой волжской кручей. Из окна класса видна Волга и за нею даль неоглядная. В июне 1940 года, мы, выпускники школ Тракторозаводского района вместе с учителями целый день плавали по Волге на теплоходе. Был не выпускной вечер, а выпускное путешествие с высадками на берег, пикниками, торжественными речами и грандиозными планами на будущее.
А через два года к этим берегам дошла кровавая мельница войны.
Около середины июля 1942 года южнее станицы Клетской начала разворачиваться 62 Армия, прикрывая дальние подступы к Сталинграду. Наша четвертая батарея 76 мм пушек 298 АП 192 СД находилась у окраины этой станицы (500-700 метров от МТС).
Наша 76-мм дивизионная пушка образца 1938 года плохо годилась для борьбы с танками. Собственно говоря, она разрабатывалась не для противотанковой борьбы. Скорострельность 5-6 выстрелов в минуту, а этого для стрельбы по танкам явно недостаточно. Прицел устроен таким образом, что наводчик стоял боком у колеса и щит орудия его не прикрывал. Уже к концу 1942 года ее полностью заменила пушка ЗИС-3, которая успешно боролась с танками. У ЗИС-3 скорострельность до 25 выстрелов в минуту.
Мы прочно врылись в твердую донскую землю - окопы для орудий, ниши для снарядов, укрытия для себя. Замаскировались, но в открытой степи, с редкими кустиками полыни, маскировка не может быть надежной - сверху все видно, как на столе, а маскировочных сетей у нас не было. Ждем дальнейших событий. Фронт, по газетным сообщениям, был вблизи Харькова. Но вот тревожное известие - немцы прорвали фронт и начали наступление в сторону Сталинграда.
Сведения из “внешнего мира” (газеты, журналы) поступали к нам не регулярно и не часто, а основным нашим информатором был комиссар нашей батареи - политрук Томаров. Кадровый политработник РККА, он обстоятельно и убедительно объяснял и комментировал все, что делается в мире и вокруг нас.
Дальше сообщения все тревожнее - немецкое наступление продолжается. По утрам стали появляться “Рамы” - двух фюзеляжные немецкие самолеты-разведчики. Современные историки считают началом Сталинградской битвы - 17 июля 1942 года. И в этот день передовые части нашей 192 СД начали бои с 6-й немецкой армией (“Красная Звезда” 16 июля 1982 года, 4 стр. “В передовом отряде” И. Мормуль).
Числа 20-22 июля нашу батарею перебрасывают на 10-15км на юго-запад, Быстро окапываемся и всю вторую половину дня 22 июля ведем интенсивный огонь с закрытых огневых позиций - цели мы не видим, а корректирует огонь командир батареи с наблюдательного пункта (НП). Вечером командир батареи рассказывает нам, что по шоссе в 4 -5км от наших позиций, на Клетскую прошли более 700 танков! Огнем нашей батареи подбито около 30-и. В этом мы справедливо усомнились - ведь стреляла не только наша батарея - вели огонь и другие и еще бронебойщики из пехоты.
Уже после войны, из мемуарной литературы, известно, что именно тогда прошли на Клетскую четыре немецкие дивизии (из них две танковые), чтобы с севера охватить нашу группировку в излучине Дона.
Перед рассветом нашу батарею перебрасывают на 1,5-2км в сторону. К рассвету едва успеваем окопаться. Стоим на краю широкой речной долины - впереди пологий спуск, на дне долины небольшое село, маленькая речушка и дальше пологий подъем долины. Ширина ее около 1,5 км.
Едва рассвело - нам приказывают вернуться на старые огневые позиции. Но в боевой обстановке нельзя передвигаться сразу всей батарее(4 орудия), а поочередно - два орудия на походе, два дежурят.
Это правило спасло всю нашу батарею. Когда два тягача с орудиями проехали через долину и стали подниматься вверх, из-за поворота долины, на полной скорости выскочили немецкая танкетка и средний танк (Т-3). И почти в упор (300-400 метров) ударили из пулеметов движущимися тягачам и орудиям. Из тягачей мгновенно все выскочили и залегли.
Ну, нашим, стоявшим на огневой позиции, двум орудиям пришлось показать темп боя - все продолжалось едва ли две-три минуты.
Бронебойные снаряды трассирующие и взрываются только от удара в броню. Первый мой снаряд “прошил” крышу впереди стоящего сарая и “запрыгал” перед танкеткой, второй снаряд прямо в танкетку. Из нее выскакивают три долговязые фигуры в “немецкой летней танкистской форме” - сапоги, трусы, автомат, каска (ведь жара днем около 40 С).
Несмотря на смертельную ситуацию, невозможно было удержаться от смеха! Эта “тройка” подбегает к танку и быстро скрывается в нем. Мы после удивлялись - как они могли там поместится! Танк стал поворачивать свою пушку на нас, но не успел. Один снаряд от наших двух орудий перебил ему гусеницу - он крутанулся, гусеница сползла и танк замер. Мгновенно открываются оба боковых люка в башне (не зря на фронте их так и звали “люки паники”, в наших танках таких люков не было) и выскакивают семь фигур, в той же форме и бросаются и сторону, но им не дали далеко убежать. Мы “положили” впереди них в 200-300 метрах два осколочных снаряда - на разрывы не побежишь и их тут же схватили пехотинцы. На этом танке мы насчитали 4 вмятины от наших снарядов - все рикошет
.
Наши ребята, едва оправившись от испуга, сразу же полезли в эти танки. Шоколад, галеты (видимо НЗ) поделили на всех, но кто-то из любопытства вытащил черный мундир офицера-танкиста. “Регалий” на нем было около десятка “Железный крест”, какие-то медали, значки. На некоторых мы разобрали что-то о Франции, Греции и еще много - сейчас уже не помню. Наш политрук тут же всех похвалил:
Вот видите, каких вы “зубров” бьете. Они ведь через всю Европу прошли а, налетев на нашу батарею даже выстрелить из пушки не успели.
Мы промолчали и уж, конечно, “носы задирать” не стали, понимая, что он нас хотел хорошенько подбодрить, после такого неожиданного и скоротечного боя. Что еще впереди ждет? Ведь два танка - это разведка.
Все орудия расположились на прежней позиции. Через час-два команда:
Приготовиться! На батарею идут танки!
И скоро мы услышали шум моторов - в стороне, куда нам невозможно стрелять всеми орудиями - двум орудиям мешает возвышенность. Наше третье орудие пришлось выкатывать из окопа на открытое место, четвертое орудие нужно было катить слишком далеко - не успели. Едва мы закрепили наше орудие, как показались 5 танков.
Наши три и пять танковых орудий “заговорили” одновременно. Вот уж где пригодилась длительная и изнуряющая нас тренировка! Ведь как мы при учебе возмущались бессмысленными (так нам казалось) упражнениями с пушкой! А теперь руки сами делали свое дело - полный автоматизм в движениях. В голове - никаких мыслей и чувств, ни страха, ни радости, видя разрыв на танке. Единственное стремление - танк в перекрестие прицела и снаряд в него!!!
Горит один танк, второй... Дым от них скрывает задние танки и уже не разобрать то-ли танк выстрелил, то-ли снаряд разорвался в нем.
Вижу, заряжающий поднимает руку, а в ней на тыльной стороне между основаниями пальцев торчит осколок, как пол-карандаша. Из белой кожи торчит кусок железа! Он другой рукой выдергивает осколок и тогда из раны полилась кровь. Заряжающего отодвигает лейтенант, командир взвода, с очередным снарядом в руках и сам заряжает орудие.
Вдруг будто ветром сыпануло песок мне в левую сторону головы. Разрыва я не слышал, хотя снаряд разорвался почти рядом со мной, под стволом пушки, и боли не почувствовал. Поднимаю левую руку, а она красного цвета и что-то теплое потекло по левому глазу. Правым глазом вижу, что из-под челюсти слева бьет фонтанчик, как из крана. Я зажимаю фонтанчик рукой, а она скользит - не зажмешь.
Меня кто-то из ребят оттаскивает от орудия, сажает на землю и начинает бинтовать голову. Повязка сразу же мокнет, и кровь каплет сквозь нее. Достаю из кармана свой перевязочный пакет и он тоже сразу намокает.
Со мной рядом садится лейтенант, ругаясь, снимает сапог, и опять из белой кожи торчит кусок металла. Он его выдергивает и кровь полилась.
Все пять танков горят, у нас два орудия целы, а наше искорежено и почти весь расчет ранен. Что ж наше орудие оказалось главной, открытой целью для этих танков. Почти у всех легкие ранения - перевязались и остались у орудия. Даже лейтенант, перевязав раненую ногу, стал на нее - “терпимо” и так и ходил прихрамывая.
Появляется боль, и я ничего почти не слышу (контузия). Мелкие осколки в голове, шее и на боку, ноги спасло колесо пушки. Гимнастерка слева насквозь промокла и, высохнув, стала как “железная” - царапает кожу.
Из-за большой потери крови голова стала кружиться - трудно ходить, даже стоять. Нужно отправлять в госпиталь. Отвели меня на кухню, к старшине - он ближе к таким машинам. До вечера ничего не оказалось попутного, а утром мы узнали, что находимся в окружении. Я вернулся к своему орудию и сидел все время в кузове тягача. При бомбежке ложился между снарядными ящиками - второй раз не ранят, а если прямое попадание... то я уже ничего почувствую...
Утром 24 июля при бомбежке и атаке фашистских танков на штаб погиб командир нашей дивизии полковник Захарченко А.С. и много работников штаба. Управление дивизией было нарушено. Через два дня на самолете прибыл начальник Оперативного Управления 62 Армии полковник Журавлев К.А. Он организовал выход из окружения и был оставлен командовать дивизией.
Утром к нашей кухне подъезжает легковая машина-лодка (богатейший трофей для любого командира, вплоть до самых крупных), из нее выходит наш красноармеец. У него пилотка простелена в нескольких местах, за спиной тощий вещмешок и скатка через плечо - изрешечены, но на теле - ни царапины(!), привез раненого немца.
А произошло вот что. В донской степи столкнулись два немца с автоматами на легковой машине и наш красноармеец, догонявший своих после выполнения приказа командира - что-то кому-то передавал. В перестрелке - винтовка против двух автоматов, он одного убил, а второго ранил в руку или плечо, перевязал и привез. Его покормили, и он пошел искать своих, а немца с машиной отправили по начальству.
Ведь попадись этот отважный парень на глаза большому командиру - его бы крупно наградили. Но все произошло уже в окружении и было не до оценки чьих-либо подвигов. Было и мастерство владения оружием и успех в неравном бою, но некому было оценивать это.
А ведь, сколько было таких и более крупных оставшихся безвестными подвигов!
Больше половины пехоты в нашей дивизии составляли моряки и курсанты пехотных училищ. Все курсанты 1921 года рождения, рослые, как на подбор. Еще предвоенный набор. Но было очень тяжело, если их почти перед самым выпуском послали на фронт рядовыми бойцами.
И они, и моряки стояли и бились насмерть...
Но силы были слишком неравны - на Сталинград двигался мощный бронированный “кулак” - 6 немецкая армия с многократным перевесом над нашими передовыми частями в людях и во всей боевой технике.
Перед началом боев наша дивизия насчитывала 12-15 тысяч человек со всеми приданными частями - зенитчики, истребительно-противотанковый полк и др., а из окружения вышли 3-4 тысячи человек, вместе с ранеными - остальные остались и лежат в донской степи без всяких обелисков...
Дальше плохо помню. Какие-то обрывки воспоминаний. Некоторые моменты помнятся предельно четко, а какое-то время - как в тумане или полубреду. Сильная слабость от потери крови, головокружение и предельное нервное напряжение - ведь бой вокруг не утихал ни днем, ни ночью!
Наша группа в окружении оказалась очень большой - еще части двух дивизий. Кроме пехоты, было много артиллерии, танков, но, пожалуй, главное - “Катюши”! Их огня немцы панически, до сумасшествия, боялись. После их залпа - все, кто мог, бежали, а от оставшихся на черной, как зола, земле оставались куски металла. Трупов не было. Между каской и подковками от сапог лежат пряжка от ремня, коробка от противогаза, металлические остатки от винтовки и спекшаяся мелочь, что была в карманах. Все прокалённое.
Двигались ощетинившимся “ежом”. Сначала давали залп “Катюши” и немедленно вперед шли наши танки и артиллерия, разворачиваясь по обеим сторонам дороги. В образовавшимся “коридоре” шли штабы, обозы, везли раненых. А сверху, почти непрерывная бомбежка и артобстрел. Днем все вокруг чернело от разрывов, а ночью светло от развешанных на парашютах “фонарей” и бомбы, бомбы, бомбы... Убитых некому было хоронить, а раненых едва успевали перевязывать. Все, кто мог, был с оружием, даже из последних сил. У меня одна граната, на последний случай, винтовку держать я не мог.
Видя мое, почти беспомощное состояние, ребята мне говорят:
Давай мы тебя отведем в Медсанбат дивизии, там все же будет уход.
Я ничего не сказал. Повел меня командир орудия, в тот момент, как раз, Медсанбат оказался недалеко от огневой позиции батареи и почти рядом с укрытием наших тягачей.
По пути случайно встретились с моим бывшим командиром, помкомвзвода из 417 ОПТД (Отдельный Противотанковый Дивизион) в котором я служил весной во второй батарее. В свое время он мне много “крови попортил” мелочными требованиями и придирками. Тогда казалось, что он образцовейший служака.
Поздоровались, я хотел узнать, где вторая батарея “сорокапяток”, а командир орудия стал говорить о нашем бою с танками и о том, как меня ранили. Но, вглядевшись в его лицо, увидели, что разговаривать с ним абсолютно бесполезно. Предельный страх - бегающие глаза, дрожащие руки и стремление куда-то бежать. Человек полностью потерял контроль над собой и своими действиями. Существует беспредельная храбрость, но и беспредельная трусость - тоже. Он с минуту постоял около нас и побежал дальше.
Подошли мы к домам села, где был Медсанбат. Стали искать медсестер. Около дома лежат и сидят раненые, все уже перевязанные. Вошли в дом. В большой комнате лежат тяжелораненые, а прямо перед нами, посреди комнаты, полулежит на стуле человек без нижней челюсти. Повязки нет, да и как его перевязать, чтобы он не задохнулся. Гортань открыта и язычок уже не внутри, а снаружи и чуть шевелится... Кругом полно мух, а у него уже нет сил их отгонять. Нас чуть не вырвало. Командир орудия, ничего не говоря, взял меня за руку, и мы пошли к тягачам. Больше разговоров о Медсанбате не было...
Во время одной из бомбежек я, сидя в кузове тягача, не выдержал - выскочил и хотел отбежать и сторону, в ложбину. И слышу крик:
Эй ты, “одуванчик”! Трам-та-ра-рам!!! Куда тебя ... несет! Назад в ма-шину и не высовывайся!
Демаскировал я окружающих своей перевязанной головой, хотя “Юнкерсы” и “Хейнкели” видели все, как на ладони, и буквально висели над нами, пролетая и пикируя чуть ли не до земли. А наших самолетов мы не видели. Я забрался опять в кузов и больше до самого выхода из окружения “не высовывался”. Наша батарея стояла на огневой позиции, все ребята были у орудий. В кузове я один и шофер в кабине.
А один случай, прямо над нашими головами, вызвал сначала страх и злость, а потом - общий смех. Ночью над окруженными часто летал наш У-2 (“Кукурузник”). Что-то для командования сбрасывал, да так, наверное, полковник Журавлев прилетел. Точно не знаю. По нему не стреляли, так как все хорошо знали, что у немцев нет самолетов с “мотоциклетным тарахтеньем”.
Однажды, ночью, прямо над нами, он сбросил пару “фонарей” (осветители на парашютах) и какой-то объемистый груз на большом парашюте. Сразу улетел. Всем показалось, а вдруг это самолет от немцев (их трофей) и сбросил что-то опасное. Поднялась стрельба из винтовок и автоматов по этому грузу и парашюту. Впечатляющая картина - светло от “фонарей”, груз болтается в воздухе, а к нему трассы пуль. И когда этот груз коснулся земли, оказалось - мешок с колбасой. Весь изрешеченный. Дальнейшей судьбы этой колбасы я не знаю, но никому из нашей батареи ничего не досталось.
Вырвались из окружения 30 июля под Калачём, почти у переправы через Дон. Навстречу нам ударила свежая танковая бригада. Ведь с СТЗ НЕПРЕРЫВНО шли танки - сразу в бой. С завода не эвакуировали ни одного рабочего, не вывезли ни одного станка. Даже, когда бои шли на территории завода - все рабочие, кто был цел, ремонтировали танки и делали запчасти.
Многие так и погибали у своих станков. Наверное, так и погиб монтажник танкового электрооборудования Павел Пухов, с которым два года назад, в 10-м классе, я сидел на одной парте.
Нас, раненых, немедленно повезли через переправу, а из всех оставшихся формировали небольшие группы и размещали по линии обороны вокруг переправы.
Если нас сильно бомбили в окружении, то над переправой немецкие бомбардировщики “висели” постоянно. Сплошная масса огня и сверху и снизу. Рев пикировщиков, разрывы бомб, зенитных снарядов, а изредка взрыв упавшего в Дон самолета с бомбами - огромный фонтан воды. Но все разрывы - вокруг переправы. Пока нас везли к переправе, пока переезжали и когда удалялись от нее - ни одна бомба её не повредила. Были, конечно, и прямые попадания, но тут саперы в считанные минуты все восстанавливали. Но этого я не видел.
В Сталинграде, в госпитале (школа № 91) когда меня, немного помыв, ввели в перевязочную, то врач и сестры не удержавшись, зажали носы от загнивающей крови на повязке. Разбинтовать было невозможно - просто разрезали и когда сестра сняла с головы пропыленный, пропитанный кровью клубок бинтов, то не удержалась, взвесив его на руке: “Ого!”. А у меня голова сразу стала легкой-легкой. Стали осторожно промывать и тут я “выключился” - сестры отнесли меня и положили на постель. Промывали раны бензином, спирта не хватало, раненые шли потоком.
Дальше на полтора месяца я вышел из войны.
Госпиталь был переполнен. В классах еще лежали на кроватях, а вдоль всех коридоров верхних этажей лежали на постелях на полу. Меня тоже так положили. Коридор первого этажа был свободен, слишком много народа ходило.
Рядом со мной лежал старший лейтенант, командир стрелковой роты. Воюет с первого дня войны, ранен уже третий раз.
Спрашиваю у него:
Наверное, награды у Вас есть?
Он отвечает:
Какие награды? Кто бы их оформлял? Ведь гибли целыми полками и дивизиями. Вот сам удивляюсь, что второй год воюю и пока цел.
После всем стало известно, что Сталин запрещал награждения. Если отступаете - никаких наград! Все награды 1941-42 годов - крайние исключения. Но в эти годы было больше героических подвигов, чем в 1943-45 годах. Знаю из собственного опыта.
Днем очень часто подвозили раненых и их старались быстро рассортировать.
Одеты мы были (все без исключения) - белая нижняя рубашка и кальсоны. Обувь на босую ногу. Но было жарко и днем и ночью даже в такой одежде.
Комиссаром госпиталя был пожилой, очень решительный человек с громким голосом. Звания не помню. Ходил в белом халате поверх гимнастерки. Халат всегда распахнут и виден орден Красного Знамени. Комиссар гражданской войны. Все раненые, кому приходилось общаться с ним, отзывались о нем, как о замечательном человеке - всегда сразу поможет. Он очень много делал для госпиталя, добывал через городское начальство все крайне необходимое.
Однажды я оказался нечаянным свидетелем его разговора с ранеными. Медленно иду (быстро не мог) по коридору первого этажа и вижу - навстречу идет комиссар. В это время меня обгоняют трое раненых и обращаются к нему:
Вот нас несколько командиров, помогите нам быть в одной палате.
Он внимательно на них посмотрел и сказал:
Это что - “голубая кровь” и “белая кость”? Для вас организовать офицерскую палату!? (а в то время слово “офицер” было ругательным, как и в гражданскую войну) Не будет этого! Вы с красноармейцами вместе воюете, и вместе будете лечиться. Никаких привилегий у вас перед ними не должно быть!
Я после вспоминал слова этого комиссара, когда в госпиталях после 1943 года, были офицерские палаты и даже целые офицерские госпитали (о них я слышал, но сам не видел).
Передал я с одной медсестрой записку на Нижний посёлок и на следующий день приехали все мои родственники: бабушка, тетя Вера, тетя Люба (сестры мамы), Марик (14 лет) и Надя (15 лет) - двоюродные брат и сестра. Поговорили, повспоминали, Марик с интересом разглядывал мои бинты и особенно сбившийся бинт на левом боку. Крупный осколок, как ножом разрезал бок на длину 5-6 см. Попади этот осколок на 2-3 см в сторону, то попал бы в желудок. С таким ранением я едва бы дожил до выхода из окружения. Ранение в живот даже в стационаре с нужным оборудованием трудно лечится.
А бабушку я видел в последний раз, через год она умерла в эвакуации.
Собирались приехать еще, но на следующий день нас отправили. Повезли к недавно проложенной железной дороге по левому берегу Волги до города Энгельса Саратовской области.
На левом берегу Волги, у небольшой группы деревьев, мы пробыли целый день. Как раз напротив нас СТЗ и Нижний поселок, где два года назад я жил и окончил 10-й класс. С тоской я видел это...
К вечеру на грузовиках стали привозить и грузить в теплушки тяжелораненых. Некоторые из легкораненых помогали медсестрам в этом деле. Загрузили вместе с нами около десятка вагонов и поехали. Медсестер мало и они старались помогать в первую очередь тяжелораненым. Бедные девчата совсем измотались, у них не было ни минуты свободной - от раненых непрерывные просьбы о помощи. В термосах везли еду, а некоторых раненых нужно кормить с ложечки. Сестры сами поесть не успевали, да и не до еды им было в такой обстановке.
Как тут не вспомнить хорошим, благодарным словом добрые, ласковые руки тружениц войны - медицинских сестер
.
Большинству из них, девчатам по 18-20 лет, как и нам - солдатам. А раненых нужно “вынуть” из машины, раздеть, вымыть. И все очень и очень бережно. Раненый, особенно тяжелораненый, беспомощен, как грудной ребенок. И очень трудно вымыть тяжелораненого, чтобы вода в рану не попала. Затем нужно тащить на носилках на перевязку, а после дорожной тряски раны болят, не спится ни днем, ни ночью. Только и слышно: “Сестра, дай попить!”, “Сестра, помоги повернуться!” А ночью, когда особенно болят раны, даже так: “Сестрица, а скоро доброе утро будет!”
И сестрицы хлопочут МОЮТ, НОСЯТ, УБИРАЮТ, УГОВАРИВАЮТ, ОБНАДЕЖИВАЮТ, почти без сна и отдыха - круглые сутки! А для такой работы нужно величайшее терпение и поистине материнская любовь к людям, как к своим кровным детям!
И постепенно в “слабых” женских руках медицинских сестер беспомощные “доходяги” снова превращаются в бравых военных ребят, за исключением, конечно, инвалидов.
В госпитале, в одной из школ г. Энгельса, сняли повязку с моей головы. К левой стороне головы больно дотронуться, а растущая борода закрыла все ранки от осколков. Осколки от танкового снаряда в большинстве крошечные, я потом долго выковыривал их иголкой из левой руки.
Мое появление без повязки вызвало веселое оживление в палате - бледное лицо и густая красно-черная борода уже завивалась колечками. Вид, как у беглого каторжника Айртона в фильме “Дети капитана Гранта”.
Медсестра спрашивает:
Сколько Вам лет?
Отвечаю:
Двадцать.
Медсестра сомневается - по лицу, похоже, а по бороде - нет.
Любое движение головой вызывает резкую боль в шее. Постепенно отхо-дил, мог уже умываться и оказалось, что под челюстью слева застрял осколок. Небольшой, в две-три спичечных головки. Он, при ранении, перебил артерию и кровь “била” фонтанчиком. Малейшее прикосновение к нему вызывало резкую боль - он задевал кость.
Уговорил врача - вырезали его. Врач мне сначала говорила, что это желёзка набухла, а я ей отвечаю, что это железка и очень мешает.
Но сначала нужно было бриться. Пошел к парикмахеру. Он посмотрел, ничего не сказал и стал очень мягкой кисточкой намыливать бороду. Я сжал зубы, жду боли, но оказалось, что прикосновение бритвы не резче чем кисточкой. Бритва чуть шелестела, выбрил он меня, я благодарю и говорю, что никогда меня так не брили. Впоследствии - тоже. Он усмехнулся и отвечает, что именно за это у него “бронь”. Ведь часто нужно обривать открытые раны.
Вся палата, увидев меня выбритым, расхохоталась - был мужчина, а стал мальчик. Медсестра смеялась, что вот теперь мне на вид уже меньше двадцати лет.
13 сентября меня выписали из госпиталя. Голова не поворачивается (больно) и еще полгода я не мог ложиться левой стороной головы даже на мягкую подушку.
Потом батальон выздоравливающих в Саратове, где все мы трудимся, разрабатывая зажившие мышцы до соленого пота - у кого ноги, у кого руки, у меня шея. Тяжелая работа.
Там я немного подружился со своим ровесником, автоматчиком. У него пуля попала в основание среднего пальца левой руки. Сустав полностью раздробило. Рана зажила быстро, но палец остался белым (слабое кровоснабжение), неподвижным и бесчувственным - нервы перебиты. От бесчувственности палец ему очень мешал, в кулак руку сжать нельзя. Просил в госпитале - отрежьте, ведь он за все цепляется. Ответили, что отрежем после войны, а сейчас с таким пальцем воевать можно.
Вот идет очередная врачебная комиссия в батальоне выздоравливающих, всех, у кого зажили раны отправляют на фронт. Отбор безжалостный, мягче не скажешь. У одного раненого, на спине, между лопатками, не зажившая рана размером в несколько сантиметров. Годен! Руки, ноги целые - воевать сумеет. У некоторых раны зажили, но остались крупные осколки в теле, в руках, в ногах - они мешают. Решение комиссии - годен! После войны будем вынимать осколки. А кто из них доживет до конца войны?
Фронту нужны бойцы! Новобранцев учить некогда, ведь за Сталинград сражаемся! Бывшие в боях раненые в большинстве умелые бойцы. А потери в Сталинграде огромные и воюющие части нужно немедленно (!) пополнять. Да, отбор был жестокий, но в то время как иначе было поступать?
Красноармейская фронтовая статистика: в активных боях, в наступлении боец “жил” на фронте, примерно, две недели, а в Сталинграде - 5-6 дней.
Это означает вот что. В бой идет полностью укомплектованная дивизия. Через две недели активных боев в стрелковых полках остается по 30-40 человек, вместо 2000-3000. Убитых сравнительно немного, большинство - раненые. Вот тогда в бой посылают тылы - писарей, поваров, штабных служащих, а это все неподготовленные воины и толку от них, практически, никакого. Хотя бы “брешь” на фронте заполнить.
Война длилась почти 4 года, и выжить в такой “ мясорубке” пехотинцу, автоматчику шансов почти не было. Тяжелое ранение - это, как правило, отвоевался - либо инвалид, либо демобилизация. Вот и были “счастливчики” имевшие по 8-10 лёгких ранений.
Меня, без разговоров, направили в деревню Татищево (недалеко от Саратова). Там начала формирование новая часть. То, что голову трудно поворачивать - постепенно разработается, а наводчику у орудия головой вертеть незачем.
С беспокойством слушаем сводки Информбюро - бои на подступах... бои в городе... Недавно прибывшие раненые рассказывают, что идут жесточайшие бои за каждый дом, за каждый этаж. Фашисты лезут, не считаясь с потерями. Позже из мемуарной литературы стало известно, что в иные дни немцы делали по 1,5 -2 тысячи самолёто-вылетов на Сталинград!
Настроение тяжелое, но вот трезвый голос опытного, хорошо знающего жизнь человека, вызывает не бодрость, конечно, а решительность, твердое убеждение биться из последних сил, но не поддаваться врагу...
Группа красноармейцев кого-то внимательно слушает. Подхожу ближе, в середине стоит пожилой полковой комиссар и спокойным твердым голосом, без звонких фраз, говорит, что да, мы потеряли много территории, заводов, что немцы в листовках обещают нам “новый порядок”, даже “лучшую” жизнь, но ведь они пришли не нас спасать, а им нужно “жизненное пространство”, нужна наша богатая земля, чтобы они были на ней господами, а мы и наши потомки станут у них рабами. Что, к примеру, он сам, зная несколько языков, мог бы устроиться у немцев даже с комфортом, но уж его дети и внуки, все равно станут рабами. Что народ, особенно такой многочисленный, как русский - победить нельзя. Чингиз-хан и его потомки долго “пили кровь” нашего народа, но не победили окончательно. Много примеров в истории и у других народов. Тоже было тяжело, сотни лет, как болгары под турками, но выстояли и добились свободы. Сейчас нам нужно выстоять, несмотря ни на какие поражения. Зажать в “кулак” все личные беды, но сражаться с врагом изо всех сил. Нужно твердо сознавать, что мы, весь наш народ, - выдержим и, в концов, победим. Беседа этого полкового комиссара не улучшила настроения, но его твёрдая решимость передавалась всем нам слушавшим его.
Клич-лозунг: “Всё для фронта, всё для Победы!” затмевал все личные горести и беды, даже самые страшные. Весь мир следил, как наша страна, потеряв много территории, промышленных и сельскохозяйственных центров, напрягаясь изо всех сил, перемалывает гитлеровскую военную машину...
А Черчилль и Рузвельт, задерживая открытие второго фронта, ограничивались письмами горячего сочувствия.
Но наш тыл, во многом руками женщин и подростков наращивал выпуск боевой техники. Вот цифры за 1942 год (из книги Н. Яковлева “19 ноября 1942” стр. 163):
СССР Германия
танки 24700 9300
самолеты 25400 14700
орудия калибра 76мм и выше 29500 12000
Причем, боевые качества нашей техники во многих случаях превосходили немецкую. И это наше превосходство в качестве и количестве военной техники во многом предрешило исход Курской битвы 1943 года и последующих сражений, вплоть до конца войны.
Сейчас все мы знаем о нашей славной Победе в 1945 году, но многим, особенно молодежи, очень трудно представить через какие тяготы физические и душевные шли мы к этой Победе.
А через 40 лет после этих боев с 9 по 13 сентября 1982 года небольшая группа, 15 человек ветеранов 192 СД, проехали по боевому пути дивизии. Нас осталось немного - около сорока человек, больше не удалось разыскать и не все смогли поехать, ведь наш возраст от 59 до 75 лет.
Нелегко было организовать эту поездку. Но наш командир ветеранов Валентина Дмитриевна Громова сумела это сделать, несмотря на обилие естественных и искусственных трудностей. По всему пути нас тепло и радушно встречали местные жители. Всем им мы очень благодарны за внимание и заботу о нас. Всем - от секретарей и работников райкомов до ясноглазых малышей-первоклашек встречавших нас с цветами.
Все мы более чем довольны этой поездкой. Мы как бы “окунулись” в свою тревожную, кровопролитную молодость... Слишком много поднялось из глубин памяти, позабытого в повседневных хлопотах, а многие воспоминания предельно ярко всплыли в сознании.
Цветы у братских могил... А мы помним своих погибших товарищей молодыми и веселыми, и задумчивыми, и серьезными, и предельно собранными перед очередным боем.
Степь, сейчас спокойная, мирная, но все мы не могли отделаться от ощущения, что вот сейчас на горизонте появятся “Юнкерсы” и степь наполнится ревом самолетов, визгом бомб и грохотом разрывов... Именно такая, ревущая степь осталась в нашей памяти.
Память о погибших бережно хранится, но лучше всего, чтобы все родившиеся после войны никогда не знали её ужасов, чтобы в глазах детей, девушек, женщин не полыхал страх за своих близких.
У нас очень, очень много самых мирных дел на земле.
Октябрь 1982 г. --- август 1999 г.
P.S. К 9 мая постараюсь доделать мемуары про Сталинградскую битву.
Сообщение
отредактировал Не подарок, Россия, Москва (автор поста) 10.04.2015 23:54
Mail.ru,
OK.ru или
VK.com
Yandex
