Глазами Бёлля, или «ушёл на фронт из школы и пал за…»

Смерть ирреальна. В контексте вечности – просто фаза.
Плетусь за хлебом по мокрой бровке. Ну что ты можешь?
Кричать так громко, чтоб было слышно по всей Вселенной?
От мысли этой свело нутро и мороз по коже.
Плетусь по бровке. Несовершенна. Несовершенна… (с)

Я шла рядом с носилками и ничем не могла облегчить его страдания. Взгляд молодого парня блуждал по казённым стенам, за которыми алело зарево пожара.

Возможно, он бредил, но я видела окружающую действительность его глазами: желто-зелёные коридоры, двери с белеющими на них эмалевыми табличками, красующиеся портреты «породистых арийских физиономий» на стене лестничной клетки, искусно выполненные копии бюстов Цезаря, Цицерона, Марка Аврелия рядышком друг с другом, античные и важные, колонна Гермеса, универсальная олеография африканской колонии, большая маска Зевса над входом в рисовальный зал…

– Да это просто невозможно, – шептали его пересохшие губы.

«Лёгкая хирургия» – извещала бумажка, наклеенная поверх портрета Ницше рядом с дверью рисовального зала. Из золотой рамы виднелись только пышные усы и острый нос философа.

Парень закрыл глаза и опять увидел всё как в фильме: безучастные лица санитаров, коридоры, стены, череда дверей, портреты, Цезарь, Марк Аврелий, Того, маска Зевса, усы Ницше.

В рисовальном зале небритый пожилой человек в форме пожарника поднёс к его губам котелок с водой.
– Выпей, дружок.

В зале взгляд раненого из раза в раз, снова и снова, возвращался к большой грифельной доске, за которой горел яркий свет.
Подошла и его очередь оказаться по ту сторону грифельной доски. Врач надел очки – за толстыми стёклами жили большие печальные глаза с чуть подрагивающими зрачками.

Почувствовав укол в левое бедро, парень подскочил, как ужаленный, пытаясь опереться на руки. И вдруг понял! Понял, что нет больше рук, нет и правой ноги! В ужасе он закричал, а на обратной стороне доски чрезмерно крупным шрифтом было выведено семь раз: «Путник, придёшь когда в Спа…».
Эту фразу он собственноручно, не очень красиво написал три месяца назад, выполняя задание учителя изобразительного искусства альма-матер.

Солдат-школьник кричал не переставая, а сильные руки пожилого человека в перепачканном мундире пожарника пытались удержать его за плечи. И именно в эту горькую минуту изувеченный мальчишка признал в бородатом пожарнике швейцара школы, в чьей тесной полутёмной каморке пил молоко на переменках той прошлой, проклятой жизни.

За частыми, узкими окнами рисовального зала, в котором теперь пахло йодом, испражнениями, марлей, табаком и смертью, полыхал город. Равномерно, с одинаковыми промежутками, солидно постреливала тяжёлая артиллерия. Шла война. Жуткая, настоящая. Про которую в будущем напишут и детские книжки с картинками…

Я тихо покинула классическую гимназию имени Фридриха Великого, закрыв потрёпанный сборник рассказов Генриха Бёлля…

***
Генрих Бёлль, немецкий прозаик и лауреат Нобелевской премии по литературе, в статье «О себе самом» писал: «Родился в Кёльне, 21 декабря 1917 года, когда мой отец, солдат ландштурма, охранял мост; в самый страшный и голодный год мировой войны у него родился восьмой ребёнок; двое детей умерли во младенчестве; когда мой отец проклинал войну и дурака-кайзера, чей памятник он мне позднее показывал».

Бёлль вырос в мелкобуржуазной семье, которая жила то состоятельно, то бедно. Мальчика воспитали в антифашистском духе. Будучи гимназистом, ему удалось уклониться от вступления в гитлерюгенд, но уклониться от призыва в вооружённые силы нацисткой Германии не получилось. Воевал в Польше, во Франции, на Украине и Крыму, отступал со своей частью под натиском Советских войск, в апреле 1945 года сдался в плен американцам.

Во второй половине двадцатого века, ставший знаменитым писателем, Генрих Бёлль неоднократно посещал Советский Союз.

На одной из литературных конференций ему задали вопрос, который многие считали «неудобным»: «Где Вы были во время войны?».

Вот ответ Бёлля-гуманиста: «Я отвечу. Вы расхваливаете мои романы. Но если вы их внимательно читали, как же вы можете предполагать, что я не отвечу на такой важный вопрос? Ведь именно об этом я столько писал! Я был солдатом шесть лет и мог бы сослаться на то, что был только телефонистом. И моя винтовка оставалась в обозе, и я вспоминал о ней только тогда, когда получал от фельдфебеля наряды за то, что она была нечищена. Но это не оправдание. Я был солдатом той армии, которая напала на Польшу, Голландию, Бельгию, Францию и на вашу страну. Я как немецкий солдат входил в разрушенный бомбежками Киев и в такую же разрушенную после многих дней обороны Одессу. В Киеве видел, как гнали евреев в Бабий Яр. В Одессе, как гнали одесских евреев в гетто. Я сознаю всю ответственность за преступления гитлеровского вермахта. Из сознания этой ответственности я и пишу»…

Умер писатель в 1985 году.

Один из некрологов, подписанный советскими литераторами: «Писатель Генрих Бёлль не умер, его слово живет и будет жить. С первых русских изданий он стал для нас из самых любимых, для многих — жизненно необходимых писателей. И хотя с 1975 года он стал неугоден советским властям, его книги в Советском Союзе больше не издавались, но они продолжают неизменно читаться.
Умер Генрих Бёлль — друг и заступник страдающих, преследуемых людей. Он был христианином, для которого заповедь любви к ближнему была основой жизни. Он был наделен редким даром сострадания.
Когда в Москве, Ленинграде, Киеве преследовали литераторов, арестовывали и судили невинных, за них заступался Генрих Бёлль. Он писал прошения, протесты, звонил членам правительства, убеждал в невиновности арестованных советских писателей. Он помогал всем этим людям не только словом, но и деньгами и лекарствами.
С любовью, ревниво он следил за новой русской литературой, в своих докладах и интервью говорил о книгах Паустовского, Бабеля, Трифонова, Пастернака, Евгении Гинзбург, Войновича, Аксенова и многих других.
Для тех, кто его знал, он был не просто литературным авторитетом, но и неизменным нравственным мерилом, олицетворением чистой совести.
На земле немало хороших писателей. Но такое, как у Бёлля, сочетание художественного слова и братского человеколюбия мы можем сравнить разве что со Львом Толстым и Владимиром Короленко.
Без Генриха Бёлля нам труднее будет жить»…

P.S. Музыкальный постскриптум

Бедный, бедный дьявол…
Сидит один на вершине мира,
Плачет и пьет неразбавленный спирт,
Вспоминает строчки любимых стихов.
Последнее время ему очень скучно,
И я его хорошо понимаю,
Ведь у него почти не осталось работы,
Совсем не осталось достойных врагов.

Такое чувство, что его обманули,
Как если б позвали играть с "Челси",
А вышел второй эшелон Забайкалья,
Да еще запасной молодежный состав.
Ведь ему же совсем ничего не стоит
Легким движением разрушить полмира,
Но люди и так все делают сами,
Лишая его наделенных прав.

И поэтому ему нестерпимо скучно,
И уже никакой спирт не спасает,
Он даже со скуки готов стать хорошим
И лететь открывать другие миры.
Но в детстве он сделал что-то такое,
Что его больше никуда не пускают
И еще лет тысячу не поменяют
Правила этой странной игры.


#my_library