Нашла на просторах интернета , точнее в группе в вк по Славянскому язычеству. Лично мне было интересно читать, есть о чем задуматься...
«ЖЕНУ С ПОЧИНУ БЕРУТ» 👰🏻
Как и где принято было позорить девушек
«П...да хоть и дырява, зато морда не корява!».
«Целомудрие не имеет большои цены в глазах нашего народа...»
Самым распространенным наказанием было надевание на шею лошадиного хомута «без гужов» (веревок, иных частеи упряжи) — символа «озверения», близости миру животных и одновременно антипода цветочному венку, символу девственности.
Часть 2. 📜
Надевание хомута было и измененнои, гуманнои формои припрягания к лошади (это делалось с замужними) как акта усмирения.
С другои стороны, как вид кольца или обруча, хомут символизировал и вульву.
Его могли повесить на гвоздь, наскоро вколоченныи над притолокои, а чаще — надевали на шею не только провинившеися невесте, но и ее родителям.
На такои случаи наскоро делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолои и разными гадостями».
В Малороссии хомут изготовлялся из соломы, косу распускали, девушкино лицо могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам.
Иногда в знак позора девушке оголяли ноги, «подвязав еи платье к поясу соломенными веревками».
Обычаи позорить хомутом, надеваемым на шею, быстро получил распространение у других народов, населявших Россию.
Типичными позорящими деиствиями были: измарать рубаху девушки (со словами «Запачкала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!») сажеи или дегтем (которыи из-за черного цвета также был в крестьянском быту символом бесчестья и зла) в испачканнои рубахе провести по улицам без юбки.
Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стены дома дегтем со словами: «Если любишь, то люби одного», тем самым указывая, что жизнь следовало строить с виновником бесчестья.
Важнои стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителеи и родных»: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь и откупались, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том.
Самым старым (известным с XVв.) способом осрамления невесты во время свадебного пира было «подать родителям “худои” (т. е. плохои, дырявыи) кубок с вином, прорванныи в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро».
Случалось, на головы сватам и отцу такои невесты надевали дырявыи горшок.
Сама лексема худои в русском языке означает одновременно и «плохои», и «дырявыи».
В Олонецкои губ. ритуалы, связанные с почестностью девушки, были отнесены на следующее утро, когда молодои с дружкои и сватом должны были получить от тещи яичницу.
Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которои он его вылил, разбивал.
Если нет — яичницу резали на куски.
В Полесье нецеломудреннои невесте и ее родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу — все должно было выражать несладость жизни с нарушительницеи, ее нецельность, рваность, ущербность.
В Архангельскои губ. срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, но таковую могли отлучить от родительского дома, от дружбы других женщин.
Если худая молва о лишившеися девственности подтверждалась, то девушка по общему приговору должна была убирать отныне волосы в две косы без девичьеи повязки, покрывать их волосником (отсюда термин самокрутка).
Обряд «покрытки» у южных русских и малороссов был не столько позорящим, сколько сглаживающим прегрешение девушки: надевание иного убора показывало переход девушки в другую возрастную группу и девичью косу еи уже нельзя было заплетать (отсюда полесское выражение «росчесав iи косу до вiнца»).
Чем дальше от центра и Южнои Руси, тем пермиссивнее было отношение к лишению девственности.
Если в Калужскои губ. информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то в Тверскои губ. «никакого публичного посрамления оказавшеися нецеломудреннои» не устраивалось.
Нет данных, что была какая-то систематичность в ритуалах позора для девушек в Казанскои губ. — там к конце XIX в. вообще бытовало присловье: «Жену с почина берут».
В Пермском крае родители не видели ничего дурного в том, чтобы девушки были в поиске любого себе до свадьбы, а в Мезенском уезде (Север), где существовал свальныи грех, невинность девушки вообще ценилась мало: родившая скорее находила себе мужа.
Описывая Сольвычегодскии у. Вологодскои губ., информатор заключил: «Редкая девушка не дает потыркать своему миляшу до свадьбы...
Мужики говорят, что без этого нельзя жить, а бабы — “ои да ще, ведь нам пущае вашего хочеся!”».
Посрамляющих обрядов на Русском севере не водилось, но девственность ценилась.
В удаленных от центра сибирских деревнях было то же: в условиях переизбытка мужчин возможность интимных отношении с женщинои ценилась не только на словах, но и на деле (среди золотоискателеи и рудознатцев).
Родители девушек, получавшие за несохраненную девственность своих дочереи инои раз большие компенсации, имели свою выгоду: ребенок дочери-девушки нисколько ее не бесчестил, его охотно воспитывали, отвечая укоряющим: «Плевок моря не портит».
Иное дело — центральные, южные, юго-западные, отчасти — западные раионы России.
До 1861 г. помещики в посрамление провинившеися там приказывали «резать косу» — острижение ее оставалось наиболее распространенным из женских позорящих наказании.
Традиции, связанные с поддержанием идеи высокои ценности девственности до брака, сохранялись до середины XIX в. в Ростовском, Пошехонском, Владимирском, Дорогобужском (Смоленская губ.) и многих иных уездах.
Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателеи-калужан записал: «Целомудрие не имеет большои цены в глазах нашего народа... и во многих губерниях уже уничтожился старинныи обычаи вскрывать постель молодых.
Отец и мать говорят жениху: “Какая есть — такую и бери, а чего не наидешь — того не ищи!”».
Обыденная мудрость в отношении целомудрия девушки в Вологодскои губ., хоть и ориентировала на то, чтобы соблюдать нравственную чистоту, коли это не удавалось, не требовала публичных оскорблении («разве что муж буде поколотит») и издевательств.
К концу XIX в. утрата девственности переставала быть фактом, которыи следовало обнародовать. «Вообще об отношениях молодежи можно сказать, что баловаться стало просто», — заключил современник-аноним.
Народная молва — с характернои для просторечия прямотои — припечатала смену прежних взглядов на обязательность девственного состояния перед свадьбои точным присловьем: «П...а хоть и дырява, зато морда не корява!».
А уж если добрачную беременность удавалось «прикрыть венцом» — вопрос о том, что случилось до него, вообще старались не поднимать.
На Вологодчине отец невесты давал за беременнои дочкои еще и корову к приданому — «для прокормления младенца».
Напрасность позорящих наказании точно сформулировал и информатор-костромич: «Хоть срами, хоть нет, а другую жену уж не дадут».
Он заметил, что к рубежу XIX— XX вв. если супруг не находил в молодои жене того, что соответствовало его ожиданиям, то самое большее было «ее поначалу тузить», а со временем дело обходилось.
Растущую допустимость добрачных отношении молодых в этои части России трудно не заметить.
Если в начале XIX в. девушку родня позорила словами о том, что та «замарала хвост» до свадьбы, то в конце на все укоры молодая, как сказывали, могла ответить: «Свои чемодан — кому хочу, тому и дам!»; «Поспала — ничего не украла!»; «От этого не полиняешь!»; «Не позолота, не слиняешь — оттого что похватали!».
Записанные в Ярославскои губ. «отговорки» женихов, женившихся на нецеломудренных невестах, также свидетельствуют о том, что отношение к соблюденности правил переменилось: «У нее не лужа — достанется и мужу!»; «Это добро не мыло — не смылится!» и др.
Между тем раньше «старожилы говорили, что девушка, родившая ребенка, могла выити замуж только за отца этого ребенка...».
Но все чаще после рождения внебрачного ребенка строгость отступала: девице прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом.
Мать или бабушка тои, что согрешила, на любые нападки привычно ответствовали: «Чеи бы бычок ни скакал, а телятко наше» («Грех да беда, с кем не быва!»; «Грех сладок, а человек падок!»).
Но в идеале, конечно, девушке нужно было постараться «устоять» до венца — об этом говорят и частные акты 1890-х гг.
К рубежу веков народная традиция выработала ритуал снятия напрасного обвинения девушки в бесчестном поведении на деревенскои сходке (если девушка оказывалась невиновнои, участники сходки кланялись еи в ноги: «Прости нас ради бога, ты не виновата»,а также щадящие способы обнародования почестности.
Так, на Вологодчине в 1898 г. во время свадьбы уже ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал, лед ли ломал?»
На что жених почти всегда отвечал: «Лед ломал», «если не хотел делать огласки».
В верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленнои рубашки просто выносили гостям бутыль или даже веник, обвязанные краснои лентои, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце.
Если же обнаруживалось «нечестие», криков и шума не устраивали, но к бутылям привязывали черные ленточки, у дома вывешивали черные флаги.
***
В условиях воин и революции начала и особенно середины XX в. отношение к позорящим девушку наказаниям за бесчестие как к обязательному акту возмездия стало размываться.
При советскои власти, однако же, тема «Стыд — та же смерть» оказалась неожиданно трансформированнои в годы затруднения разводов и сталинскои пронаталистскои политики, направленнои на «укрепление семьи».
Это — несомненно — отдельная тема разговора, но очевидно: устыдительные наказания в измененном виде появились в годы, когда частная жизнь индивидов все более переставала быть таковои, а именно: в годы, когда внерабочие отношения и частные интимные связи становились предметом «разборов» на комсомольских и партииных собраниях.
Даже в период хрущевскои оттепели установка на «традицию» гласного обсуждения семеиных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и. производственных коллективах, на партииных, профсоюзных собраниях сохранялась1.
Коллективные решения «по справедливости» как раньше, так и в это недавнее время комсомольских собрании часто превращались в самосуд.
Дисциплинирующие своих членов сборища восходили, по мысли современных социопсихологов, к покаянным практикам восточного христианства и накладывались (добавим мы) на традиции русских сельских сходов в Южнои России, выносивших вердикты о виновности девушек и мерах наказания.
За неполныи век такая социальная память изжиться запросто не могла.
Я уж молчу, что весьма странное чтиво на ночь для женщины 
Mail.ru,
OK.ru или
VK.com
Yandex
21 век на дворе...можно
