Павел, Россия, Ровное писал:
Какой еще рассказ? Шукшина В.М.?Я осенью был на его Родине, а творчество и этот рассказ в 17 лет прочитал.
Вот закину текст.Не все же знают про ссылки....
ШУКШИН ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ
Верую!
По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, ед-
кая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная,
не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обша-
ривала его всего руками - ласкала и тянулась поцеловать.
- Опять!.. Навалилась.
- О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди,- тоска,- издевалась
жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое
тоска.С чего тоска-то?
Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами...
Стискивал зубы.
- Давай матерись, Полайся - она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты ла-
яться-то мастер.
Максим иногда пересиливал себя - не ругался. Хотел, чтоб его поняли.
- Не поймешь ведь.
- Почему же я не пойму? Объясни, пойму.
- Вот у тебя все есть - руки, ноги... и другие органы. Какого размера
- это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога - ты
чувствуешь, захотела есть - налаживаешь обед... Так?
- Ну.
Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой
и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много),
ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели.
- Но у человека есть также - душа! Вот она, здесь,- болит! - Максим
показывал на грудь.- Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую - болит.
- Больше нигде не болит?
- Слушай! - взвизгивал Максим.- Раз хочешь понять, слушай! Если сама
чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой.
Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу... Дура! - вовсе срывал-
ся Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с
ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он но-
жом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет - требуха. Да и
сам он не верил в такую-то - в кусок мяса- Стало быть, все это - пустые
слова. Чего и злить себя? - Спроси меня напоследок: кого я ненавижу
больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нету. Или она по-
ганая. С вами говорить - все равно, что об стенку головой биться.
- Ой, трепло!
- Сгинь с глаз!
- А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?
- А что, по-твоему, душа-то - пряник, что ли? Вот она как раз и не
понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит, А я злюсь поэтому.
Нервничаю.
- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отды-
хают культурно... В кино ходют. А этот - нервничает, видите ли. Пузырь.
Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на
улицу. Зима. Мороз. Село коптит в стылое ясное небо серым дымом - люди
согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными ра-
мами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег. Собака
залает сдуру и замолкнет - мороз. Люди-по домам, в тепле. Разговаривают,
обед налаживают, обсуждают ближних... Есть - выпивают, но и там веселого
мало.
Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не
просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обра-
щает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не
хочется - вот где сволочь - маята! И пластом, недвижно лежать - тоже не
хочется. И водку пить не хочется - не хочется быть посмешищем, противно.
Случалось, выпивал... Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких гре-
хах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз
спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были вся-
кие плакаты, ревел - оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем
изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи пере-
дали американцам. Максим сознавал, что это - гнусное предательство, что
он - "научный Власов", просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он
хотел идти туда непременно босиком.
- Зачем же чертежи-то передал? - допытывался старшина. - И кому!!!
Этого Максим не знал, знал только, что это - "хуже Власова". И горько
плакал.
В одно такое мучительное воскресенье Максим стоял у окна и смотрел на
дорогу. Опять было ясно и морозно, и дымились трубы.
"Ну и что? - сердито думал Максим. - Так же было сто лет назад. Что
нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет, Ваньки Малофеева
сын... А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я та-
кой был. Потом у этих - свои такие же будут. А у тех - свои... И все? А
зачем?"
Совсем тошно стало Максиму... Он вспомнил, что к Илье Лапшину приехал
в гости родственник жены, а родственник тот - поп. Самый натуральный поп
- с волосьями. У попа что-то такое было с легкими - болел. Приехал ле-
читься. А лечился он барсучьим салом, барсуков ему добывал Илья. У попа
было много денег, они с Ильей часто пили спирт. Поп пил только спирт.
Максим пошел к Лапшиным.
Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали.
Илюха был уже на развезях - клевал носом и бубнил, что в то воскресенье,
не в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков.
- Мне столько не надо. Мне надо три хороших - жирных.
- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам - каких. Мое дело принес-
ти. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел... а
я их тебе приволоку двенадцать штук...
Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим.
- Что? - спросил он.
- Душа болит,- сказал Максим.- Я пришел узнать: у верующих душа болит
или нет?
- Спирту хочешь?
- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу, ко-
нечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у те-
бя когда-нибудь душа или нет?
Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с
водой:
- Разбавляй по вкусу.
Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огром-
ными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза
у попа - ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому -
не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный,
не постный - не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие
- живые, трепетные нити - распутывать. Однако - Максим сразу это по-
чувствовал - с попом очень интересно.
- Душа болит?
- Болит.
- Так.- Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком.-
Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай.- Поп отки-
нулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил:
- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появи-
лось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появи-
лось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло.
Другими словами, есть зло - есть добро, нет зла - нет добра, Понимаешь
меня?
- Ну, ну.
- Не понужай, ибо не запрег еще.- Поп, видно, обожал порассуждать вот
так вот - странно, далеко и безответственно.- Что такое Христос? Это
воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он
присутствует среди людей как идея - борется со злом.
Илюха заснул за столом.
- Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой
войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и
смоли.
Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.
- Чего с легкими-то? - поинтересовался для вежливости.
- Болят,- кратко и неохотно пояснил поп.
- Барсучатина-то помогает?
- Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный...
- Ты что? - удивился Максим.
- Я просил не перебивать меня.
- Я насчет легких спросил...
- Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину ми-
роздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай.
Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе - зачем?
Представь себе: победило добро. Победил Христос... Но тогда - зачем он
нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, неп-
реходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же
хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, кото-
рый будет.
- В коммунизм, что ли?
- Что коммунизм?
- В коммунизм веришь?
- Мне не положено. Опять перебиваешь!
- Все. Больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И
не торопись.
- Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость,
в вечную Выс-шую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать
эту силу и хочу надеяться, что сила эта - победит. Иначе - для чего все?
А? Где такая сила? - Поп вопросительно посмотрел на Максима.- Есть она?
Максим пожал плечами:
- Не знаю.
- Я тоже не знаю.
- Вот те раз!..
- Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не
дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отка-
зываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и
чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня то-
же болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь
дочерпаться до дна, но это - океан. И стаканами нам его не вычерпать. И
когда мы глотаем вот эту гадость...- Поп выпил спирт, промакнул ска-
тертью губы.- Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь
дна. Но - стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся - мы обречены.
- Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?
- Валяй.
- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?
- Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один
знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, прав-
да, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.
- Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?
- Я сказал - нет. Теперь я скажу - да, есть. Налей-ка мне, сын мой,
спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И се-
бе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! - Поп вы-
пил.Теперь я скажу, что бог - есть. Имя ему - Жизнь. В этого бога я ве-
рую. Это - суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе - это,
собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло?
Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не исти-
ну выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза - делаешь вид,
что тебе интересно слушать...
Максим пошевелился на стуле.
- Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а
истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа
тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы
просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим
моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился,
ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным.
Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сково-
родки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, полу-
чишь сполна и рай и ад.- Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспо-
тел.- Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верую-
щих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится,
не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бе-
жать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других... Зло? Ну -
зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в
виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких - "подставь правую".
Дам в рыло, и баста.
- А если у него кулак здоровей?
- Значит, такая моя доля - за ним бежать.
- А куда бежать-то?
- На кудыкину гору. Какая тебе разница - куда? Все в одну сторону -
добрые и злые.
- Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,- сказал Мак-
сим.
- Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая - скулить на
месте.
Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.
- За что же мне доля такая несчастная?
- Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.
- Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?
Поп громко, густо - при больных-то легких! - расхохотался.
- Видишь! - показал он свою ручищу. - Надежная: произойдет естествен-
ный отбор.
- А я ружье принесу.
- А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо
ты слаб.
- Ну - ножом пырну. Я могу.
- Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять
лет тянуть.
- Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?
- Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал.
Налей.
Максим налил.
- Ты самолетом летал? - спросил поп.
- Летал. Много раз.
- А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него,
я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и
трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня
оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку - молодец. В самолет
верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало про-
жил. Ровно - с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой
щемящей. Длинных песен не бывает.
- А у вас в церкви... как заведут...
- У нас не песня, у нас - стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз
с песню. Любишь Есенина?
- Люблю.
- Споем?
- Я не умею.
- Слегка поддерживай, только не мешай.
- И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то
загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче
чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и
затряс гривой.
- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люб-
лю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...
Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.
- Отец! Отец... Слушай сюда!
- Не хочу! - плакал поп.
- Слушай сюда, колода!
- Не хочу! Ты слаб в коленках...
- Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в колен-
ках... Тубик.
- Молись! - Поп встал.- Повторяй за мной...
- Пошел ты!..
Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с со-
бой.
- Повторяй за мной: верую!
- Верую! - сказал Максим.
- Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!
- Ве-ру-ю-у! - заблажили вместе. Дальше поп один привычной скорого-
воркой зачастил:
- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную револю-
цию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..
Вместе заорали:
- Ве-ру-ю-у!
- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что
задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!
- Верую-у!
- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мя-
кость телесную-у!..
...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно
кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и
нахлопывал себя по бокам и по груди:
- Эх, верую, верую!
Ту-ды, ту-ды, ту-ды - раз!
Верую, верую!
М-па, м-па, м-па - два!
Верую, верую!..
А вокруг попа, подбоченясь, мелко работал Максим Яриков и бабьим го-
лосом громко вторил:
- У-тя, у-тя, у-тя-три!
Верую, верую!
Е-тя, етя - все четыре!
- За мной! - восклицал поп.
- Верую! Верую!
Максим пристраивался в затылок попу, они, приплясывая, молча соверша-
ли круг по избе, потом поп опять бросался вприсядку, как в прорубь, рас-
пахивал руки... Половицы гнулись.
- Эх, верую, верую!
- Ты-на, ты-на, ты-на - пять!
Все оглобельки - на ять!
Верую! Верую!
А где шесть, там и шерсть!
Верую! Верую!
Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким остер-
венением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут или плясать,
или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами.
Илюха посмотрел-посмотрел на них и пристроился плясать тоже. Но он
только время от времени тоненько кричал: "Их-ха! Их-ха!" Он не знал
слов.
Рубаха на попе-на спине-взмокла, под рубахой могуче шевелились бугры
мышц: он, видно, не знал раньше усталости вовсе, и болезнь не успела еще
перекусить тугие его жилы. Их, наверно, не так легко перекусить: раньше
он всех барсуков слопает. А надо будет, если ему посоветуют, попросит
принести волка пожирнее - он так просто не уйдет.
- За мной! - опять велел поп.
И трое во главе с яростным, раскаленным попом пошли, приплясывая,
кругом, кругом. Потом поп, как большой тяжелый зверь, опять прыгнул на
середину круга, прогнул половицы... На столе задребезжали тарелки и ста-
каны.
- Эх, верую! Верую!..
прочитал или так вставил?