За годы блокады погибло, по разным данным, от 600 тысяч до 1,5 миллиона человек. Так, на Нюрнбергском процессе фигурировало число 632 тысячи человек. Только 3 % из них погибли от бомбёжек и артобстрелов; остальные 97 % умерли от голода. С другой стороны, эти цифры признаны существенно заниженными, поскольку были «не учтены неопознанные блокадники, погибшие в черте города, и ленинградцы, умершие от голода в процессе эвакуации.
Людские потери происходили и на этапах эвакуации. С января по апрель 1942 года на железнодорожных станциях на западном берегу Шлиссельбургской губы было захоронено 2863 умерших, на восточном берегу губы — 1536 умерших. В эшелонах, шедших с Ладоги в Вологду, по 20 марта 1942 года погибло 2100 человек.
В Бабаеве, Череповце и Вологде с февраля по апрель 1942 года умерло около 5 тысяч эвакуированных.
В Ярославле и области за 1942 год умерло более 8 тысяч.
В связи с голодом в городе имели место случаи людоедства, как умерших естественной смертью людей, так и в результате преднамеренных убийств.
Так что точное число жертв блокады - приблизительное(((
Есть мнение, "что в блокаде Ленинграда погибло больше мирных жителей, чем в аду Гамбурга, Дрездена, Токио, Хиросимы и Нагасаки, вместе взятых»
Гамбург - более 50 тысяч
Дрезден - от 100 до 200 тысяч
Токио - 190 тысяч человек
Хиросима - непосредственно от воздействия взрыва от 70 до 80 тысяч человек, общее количество погибших составило от 90 до 166 тысяч человек
Нагасаки - около 74 тысяч человек были убиты, общее количество убитых от 60 до 80 тысяч человек.
У кого были силы...везли к братским могилам...
Голод...
Угол Невского и Лиговского проспектов.
Зима 1941-1942 года:
01.01 – 25 С.
02 01 -25 С.
13.01 -25 С.
14.01 -26 С.
15.01 -16 С.
16,01-19 С.
17.01-18 С.
18.01-18 С.
19.01-20 С.
21.01-22 С.
Люди умирали на улицах...
Одна из самых страшных тем блокады — мертвые. Гробы использовали где-то до середины декабря. Потом начались так называемые пеленашки. Вот в фильме Сергея Лозницы «Блокада» показано: на улице труп лежит. Почему-то в валенках… Обычно дело этим не кончалось — и валенки снимали, и каннибалы тоже… Я уж не стал касаться этой темы, вы простите… Короче, всячески оскверняли тела: искали продовольственные карточки, развязывали веревки… Многие трупы не довозили до кладбища. Трупы соседей, чужих людей — просто бросали их на дороге. А еще трупы вываливались из машин, и за ними тоже никто не возвращался. В одеяло, в бумагу укутывали людей. Свозили к моргам, где были крысы. В городе вообще расплодилось очень много крыс — но я не буду касаться этой темы, слишком особенная она, очень неприятная… Когда хоронили детей, гробы делали из бельевых ящиков. Одна из мемуаристок пишет, что ей сказали, будто в одну пятитонную машину погрузили пятьсот человек. Она не поверила. Ну как это возможно — пятьсот тел в одной машине? А оказалось — это из Дома малютки. Пятьсот младенцев.
Блокада была жестокой школой проверки на человечность. Вот почему каждое слово нужно выбирать, говоря о блокаде...
Первые симптомы голода стали ощущаться с начала октября: люди начали постоянно говорить о еде. У Ольги Берггольц было: когда слышишь от человека слова «хлебец», «супчик» — это все, это знак того, что человек умрет недели через две от голода.
Главным следствием голода и холода была апатия. Люди не замечали друг друга, бродили по улицам подобно сомнамбулам. Люди — не все, понятно, но многие — думали лишь о том, чтобы выжить прежде всего самим, а также чтобы выжили их дети, родные.
Сначала люди старались не опускаться, но чем дальше, тем меньше их интересовало, во что одеты, как выглядят.
Говорить об этом тяжело, но понятно же: чтобы выжить, люди шли на все. И я даже не хочу говорить об этом, потому что у вас может появиться неверное впечатление о блокадниках… Но, к сожалению, где только не питались. Какие только суррогаты не использовались в еде. Жидкость для помывки стекол. Гуталин. Подошвы кожаные от сапог. Технический жир ужасный. Есть его было невозможно, но, как писал один блокадник, «сытный, подлюга, сытный». Вы понимаете? Технический жир для смазки механизмов. В некоторых домах ели даже фрагменты деталей — например, свиные валики от станков. И самое жуткое было то, что, прежде чем варить, их нужно было вымачивать в течение двух недель, иначе человек умирал в страшных мучениях от отравления. Сложнейший рецепт: сначала отмочить, потом заново замочить, потом варить, сливать, кипятить… А голодный человек — ну сколько он может на все на это смотреть? Иногда не выдерживали, съедали… И все кончалось страшно.
Когда начались смерти от дистрофии, долго не могли понять, от чего человек умер. Патологоанатомы работали, вскрывали тела, но не обнаруживали ни одного органического поражения. Все в целости, все работает — от чего умер? И только потом было определено название — дистрофия.
Реальность блокады — как и любая реальность катастрофы — заставляла людей делать вещи, которые ни один нормальный человек не хочет делать. И чем чаще приходилось их делать, тем быстрее менялось сознание. Например, проверяют детей — все почти истощены и нуждаются в дополнительном питании. И врач должен на каждой карте написать: нуждается в дополнительном питании. Но один говорит другому: а как же мы на всех картах такое напишем? И приходится выбирать. Одного ребенка кормят, другого нет. Один выживает за счет другого. Кажется, оба имеют право выжить, но нужно выбрать одного. Так происходило постепенное ожесточение морали.
Приведу пример: эвакуация детей. Всех было трудно эвакуировать — особенно тех, кто был совсем слабым. И потому устраивали экзамен: возьми метелку, подмети. Или дойди от стенки до стенки. Осталось свидетельство, что на одном из таких экзаменов в комнату неожиданно вошли тетки из исполкома и начали шуметь: «Да что вы делаете? Да разве так можно?» А им ответили: а дайте нам людей, чтобы мы всех детей могли вывезти. Возникал вопрос: а что делать с теми, кому неминуемо станет плохо в пути, кто за ними будет ухаживать?
Опять же нравственный выбор, который часто оказывался весьма жестоким. Но обвинять никого нельзя. Надо просто помнить, что так было.
Историк Сергей Яров